Егор давно уже думал о дочери с неумелой мужичьей нежностью, оберегал, как мог, от излишнего беспокойства, от тяжелой работы по хозяйству. Она сердилась, говорила, чтобы не лез в бабьи дела. Когда отец брал ведра, сходить за водой, заливалась краской, упрямо говорила:
— Я сама...
Лукерья налила отцу молока, стала убирать со стола. Егор спросил:
— Ты чего запечалилась?
Она села к столу, не знала, как ответить.
— Ну, говори, чего у тебя.
— Да так, тятенька... — Луша волновалась. — Такое дело, прямо не знаю... Растревожилась.
— Да что такое?
— Погоди. Не просто это, как и сказать... — Она задумалась. — Вся семья у нас, вишь, какая, все за новую жизнь. Я же понимаю, сколько книжек прочитала, пока ты воевал. Антонида приносила, хорошая девка. Ну ладно... Ты и сейчас стараешься против мироедов, чтобы бедноте было хорошо... Генка наш непутевый за это же воевал, Кешка с Петькой в сражениях. Дима мой пулеметчиком бьется. — Луша передохнула. — Слухай, тятенька, что я удумала.
Егор поднял на дочку глаза.
— Я вот что удумала, — повторила Лукерья. — Пошто я как чужая буду со стороны на вас поглядывать? Возьмите меня к себе, я знаешь, как помогать стану...
— Куда взять-то, Лукерья? — не понял отец.
— В большевистскую партию, тятенька. Чтобы всем нам сообща быть. Супротив Нефеда.
Егор встал во весь свой могучий рост, взял дочку за плечи, потихоньку притянул к себе, пробасил:
— Луша, какой самостоятельный разговор у нас получился. Ты у меня на красоту девка.
Лукерья поставила тесто на хлебы, постелила постели, легла за занавеской, притихла. Егор погасил жирник, поворочался с боку на бок, спросил:
— Спишь, Лукерья?
— Не, тятя, не сплю.
— Слухай... — стеснительно и тихо заговорил отец. — Ты это, когда... того... Ну, значит, скоро я дедушкой стану?
Луша не ответила — может, не поняла, что спросил, может, не расслышала...
На стене тикали ходики, цепочку у них со скрипом тащила вниз ржавая подкова, привязанная бечевкой.
— Теперь скоро, тятенька... — проговорила, наконец, Луша. — В ноябре, кажись, в конце месяца. Устала я. И боязно. — Она торопливо зашептала: — Тятенька, родной... Войне скоро окончание, сердцем чую. Придут наши, всю деревню соберем, пущай посмотрят на красных соколиков, пущай послухают, чего они скажут. Димка мой в наших Густых Соснах останется. Дом срубим. Жизнь какая будет, заглядение. Закрою глаза, вижу свое дите: то будто мальчик, а то девочка... В школу бегает, книжки читает... Забавно, словно большой уже... Тятенька, сбудется же все это!
— Сбудется, доченька, — взволнованно ответил Егор. — Придут наши, начнем новую жизнь. Я не очень знаю еще, какая она в точности будет, но хорошая, это уж верно. Только...