— М-да, блин. — подумал я вслух, возвращаясь с пустой тачкой в сарай.
— Что ты там бурчишь? — оторвался дядька Мишка от своих кривых бесконечных гвоздей.
— Да, блин, замудохался я, сил нет, — сказал практически правду я.
— Не ной! Надо дело до конца доводить! Пупок не надорвешь.
Это была ошибка зоотехника — про пупок. Мне показалось, что это намек на пуповину, в которой я запутался в утробе матери, и потому появился на этот свет кесаренком. Я оскорбился и окончательно разозлился на дядьку Мишку. Честно, я не хотел открывать на ночь сарай. Но раз так, раз я кесаренок в пуповине — получи, фашист, гранату! Я продолжил с остервенением ковырять навоз. Когда скотовод отвлекся, я потихоньку отодвинул задвижку на дверях. Так что с тыльной стороны можно было без труда проникнуть в сарай. Я, честно говоря, чувствовал угрызения совести — дядька Мишка, хоть и вредный, но дал мне возможность заработать, да и про деда Кирилла хорошо говорил. Но с другой стороны — Амбал!.. Понятно, что он собрался грабануть скотовода — увести барашка, а может, и целое стадо.
В голове роились всякие мысли. Про Амбала, который меня «посадит на счетчик» или еще куда, про то, что как только обнаружится пропажа, скотовод поймет: открыл изнутри сарай я, и тогда на меня навесят кражу. Ну, блин, влип.
Работу, однако, закончил.
Зоотехник дал неплохие деньги — примерно, на 3 кг кошачьих сосисок.
В принципе, я был доволен. Но мысль про оставленный открытым на ночь сарай не давала покоя. Ну, и про отца, который в реанимации, я не мог забыть — деньги-то зарабатываю на дорогу к нему. А тут еще и про мать какие-то мысли мрачные ворочались в башке, про ее судьбу, про то, что в ПТО будут сокращения. Везде «кривые гвозди», про которые говорил дядька Мишка.
Мать... забрали в ментовку и уволили с работы
В то время, когда я пахал в «авгиевых конюшнях» дядьки Мишки и ощущал себя неисправимым заморышем, у мамы на работе происходило полное скотство! Вот:
— Ирина, тебе шеф передал, чтобы ты написала заявление на полставки, — сказала толстая тетка из маминого отдела, которая вечно жевала лапушистые пирожки.
— Не поняла.
— Ну что непонятного. У нас в отделе сокращают одну единицу.
— А почему я? У меня ребенок несовершеннолетний.
— А у меня два совершеннолетних! Это еще хуже.
— Хуже чего? — уточнила мама.
— Иметь двух совершеннолетних детей. Вот чего! — с надрывом сказала тетка.
— А я лично не говорю, что дети — это «хуже»! — Мама тут же вспомнила, как попала в аварию и потом не смогла выносить ребенка — моего брата, значит. Она всегда об этом помнила.