– Товарищи бойцы! – покрикивала Галина Афанасьевна, музейная смотрительица. – Не толпитесь! Вода от этого быстрее не закипит.
– Откуда солдаты? – спросила Надя.
Вопрос прозвучал глупейшим образом, к тому же непонятно было, к кому он обращен.
– Из Сибири, – деловито ответила Галина Афанасьевна. – Ночью пришли.
– А где Вера?
– Вера Андреевна в музее, – ответила та. И поторопила: – Помогай, Надя. Рук не хватает.
Надя взяла с плиты вскипевший чайник и принялась разливать из него кипяток по солдатским кружкам.
– Ничего не изменилось. – Федор закрыл стеклянную дверцу шкафа, стоящего в музейном зале, и обернулся к Вере. – Помнишь, шкаф этот в кабинете раньше стоял, мы из него у Андрея Кирилловича химические реактивы стащили и чуть пожар не устроили? Помнишь?
– Все помню, Федя.
Она до сих пор не могла прийти себя после того, как очнулась и увидела над собою лицо Федора Кондратьева, и поняла, что ее держат его руки. Даже потрясение, пережитое, когда на нее были направлены автоматы, не было сильнее этого потрясения, этого счастья – видеть его.
– Как мои, не знаешь? – спросил Федор.
– Степан на фронте. Жена его с сыном в деревне.
– Мать?..
– С ними.
– А Пашка?
– Был в Москве, а где теперь не знаю, – ответила Вера. И посоветовала: – Надю расспроси. Она, правда, давно с Пашкой рассталась, но не исключено, что все про него знает.
Ей хотелось, чтобы он спросил, как она жила без него. Но Федор молчал.
Она не видела его двадцать лет, но ей казалось, он не переменился. И морщина на переносице такая же глубокая, и взгляд такой же суровый. А главное, так же вздрагивает ее сердце, когда она смотрит на него.
– Как вы все успели спрятать, не понимаю, – сказал Федор, обводя взглядом пустой музейный зал.
– Иконы не успели. Надо будет посчитать, сколько немцы увезли.
Наверное, Федор заметил, как помрачнело ее лицо при воспоминании о событиях этой ночи. Приобняв Веру, он сказал:
– Все равно вы героини.
Вера зажмурилась, дыхание у нее перехватило. Федор опустил руку. Она вздохнула, открыла глаза и попросила:
– Расскажи о себе, Федя. Как твоя жизнь?
– В Сибири районом руководил, – ответил он. – Потом в Военную академию попросился. Закончил.
– Семья, дети?
– Нет.
– Почему?
– Вера… А от Лиды известий нет? – спросил он.
Будто водой холодной окатил.
– Лида в Париже, – холодно ответила Вера. – Преподавала в Сорбонне.
– Преподавала? А теперь?
– Понятия не имею! – резко произнесла она. – В Париже немцы, если ты забыл.
– Она… одна?
Робость, с которой он спрашивал о Лиде, была для Веры невыносима. Федор – и робость! Невозможное что-то.