На третьи сутки караульный гремя ключами открыл дверь. В камеру вошёл пьяный Мишка Беспалов.
На нарах в углу, укрывшись шинелью, лежал молодой казах из артиллерийского полка.
Мишка пнул нары.
-Пошли со мной!
Казах очумело тряс головой.
Мишка зарычав схватил его на руки и бросил спиной на бетонный пол.
Раздался глухой стук, словно на пол уронили мешок с мукой.
Я что-то закричал. Кажется я матерился.
Пришедший в себя Мишка пятился задом.
Пришёл начальник караула. Казах не говорил по русски. Он вообще ничего не говорил, только закатывал глаза. Все сказали, что спали и ничего не видели. Караульный пояснил, что казах упал с нар.
У меня закончились сигареты. Хотелось курить. В карауле стояли вевешники. Просить было бесполезно. Я укрылся шинелью с головой и затих.
Я не думал, о казахе. Мне его почему то было его совсем не жаль. Я разучился жалеть людей. Перед глазами стояла прошлая ночь.
Мы танцевали. Я держал в ладонях крепкое и теплое даже через платье женское тело. Смотрел в наглые и пьяные глаза. И видел в них, что она знает, что со мной делать.
Кто она после этого, блядь или не блядь? И что делать, если она всё таки блядь, но я её кажется люблю.
Я спрашивал себя, зачем нужно было взрослой умной женщине связываться со мной сопляком?
А может быть ей было необходимо что-то, выходящее за рамки её скучной обыденной жизни. Нечто такое, что позволило бы ей забыть о работе, о скучной жизни. Хотя бы на время. На ночь, на час отключиться от всего этого. Полюбить! И самой поверить в это. Пусть это будет ненадолго, пусть придумано, притворно. Но полюбить. Но тогда, почему она сказала мне, чтобы я больше не приходил к ней. Никогда!
От мыслей меня отвлек таракан. Он полз по стене, шевеля будённовскими усами. Я задремал.
В чувство приводит окрик, нарочито грубый и резкий, как удар по кровельному железу.
-Тюрьма, подъём!
Утром казаху стало совсем плохо. Его отправили в гражданскую больницу. Шум поднимать не стали. В документах написали, что он застудил почки.
Через два дня Мишку Беспалова осудили. Ему дали два года дисбата.
Через пять суток я вернулся в роту. Саржевский уехал домой вместо меня. Говорят, что его видели на вокзале перед прибытием поезда. На груди был полный комплект значков, включая парашютист-инструктор. Уволились Женька Горячев, Андрей Ильченко, Кот, Китаец, Рашид Багаутдинов. Из дембелей остались только я и Юрка Коняев. Голый по пояс, он подкидывал в умывальнике гирю.
- Здорово лошадь! - крикнул я. - Я - Будённый!
Юрка кинул гирю, полез обниматься. Хороший он всё-таки человек.