Вначале Кароль приходил просто так, испытывая что-то похожее на тщеславие — в нем нуждаются, ждут его. Потом удивленно обнаружил, что скучает без Стефы.
Много лет спустя, в тридцатые годы, Кароль Сверчевский, обложившись книгами в своей комнате в Сокольниках, штудировал историю польского рабочего движения.
«Аресты 1883–1884 годов вырвали из рядов партии не менее двухсот выдающихся работников. Два с половиной года минуло со дня первых арестов до момента вручения обвинительного заключения. За это время многие из арестованных и обвиняемых умерли, многие лишились рассудка либо пребывали в состоянии полной физической и душевной немощи. Военный суд в цитадели длился целый месяц… В час ночи с 18 на 19 декабря 1885 года был вынесен приговор. Подсудимые невозмутимо его выслушали. Шестеро — к смертной казни: Куницкий, Бардовский, Оссовский, Петрусиньский, Шмаус, Люри, восемнадцать — на каторгу, двое — на девять лет восемь месяцев, одного — на восемь лет, двух — на поселение.
Александр III соблаговолил помиловать двух подсудимых, а четырех «милосердно» повесить: Купицкого, Бардовского, Оссовского, Петрусиньского…
Когда за ними пришли, Петрусиньский играл с Серошевским в шахматы и, выходя, просил не трогать фигуры, так как вернется доиграть. Куницкий читал товарищам лекцию по физике. Оссовский занимался географией…
Когда пабрасывали петлю, Куницкий крикнул: «Да здравствует партия «Пролетариат»!» Бардовский: «Да здравствует революция!» Петрусиньский обругал жандармов. Оссовский промолчал».
В книге Мечислава Мазовецкого (Людвика Кульчицкого), изданной в Кракове в 1903 году, Сверчевский натолкнулся на такое место:
«Будучи сторонниками террора, мы [4] полагали, что его надо сочетать с массовыми действиями пролетариата. Критически оценивая польское движение, видя некоторые слабые его стороны и отдавая должное растущему массовому подъему в России, мы, однако, не замечали, что дело идет столь быстрыми темпами».
Он все дальше углублялся в прошлое, и оно, превозмогая десятилетия, все более определенно заявляло о своей причастности к тому, что сегодня делал Сверчевский.
«Провокаторы, шпики и предатели до того испоганили наше движение, вероломство агентов правительства поставило ему такие препоны, что появилась острая необходимость противодействовать этим отвратительным явлениям. Таким образом, оборонительный террор родился стихийно и надо было направлять его в русло, чтобы воспрепятствовать ошибкам и анархическому самоуправству…»
Напрягая память, вспоминая далекую Варшаву, прогулку к цитадели, он понял теперь, из–за чего вспыхивали споры на Качей улице, какие книги прятали в потайном ящичке позади книжной полки. Он тогда выведал насчет ящичка, но книги интереса не вызывали, а к двум браунингам, сказать по совести, боялся прикоснуться.