Муртаза бесился. Лукомский обещал лёгкую победу, а он снова не может перейти речку. Кто-то из окружения осторожно предложил воспользоваться соседним бродом, но он гневно отверг предложение, как совсем недавно это сделал отец. Неужели бесстрашные воины его тумена отвернут от жалкой горстки русских? Муртаза послал людей вверх и вниз по реке, с тем чтобы они переправились и зашли с тыла. Русские могли только наблюдать за переправой, помешать ей они были не в силах. Единственное, что им оставалось, это замкнуть полукружье и оградиться щитами со всех сторон. Правда, этим ограждением они полностью отрезали себя от мира, но об отходе никто не помышлял.
Ордынцы начали новый приступ сразу со всех сторон. Наибольшую опасность представляли переправившиеся на левый берег: они шли рассыпным строем, малоуязвимым от слабых пушечных зарядов, а стремительность движения безопасила их от лучников, так что иные достигли самих щитов. Один щит удалось повалить, и ордынцы бросились в образовавшийся разрыв. Бой закипел внутри. Пушкари ловко действовали бердышами, не изменил своему «брательнику» лишь дед Гуляй. Он деловито поплёвывал на руки и с неизменным приговором: «Душу потешим, ордынца подтешим» — пускал свой топор в дело. Сжатые теснотою всадники не могли отразить сыпавшиеся на них со всех сторон удары и вскоре были перебиты. Застава, хоть и с трудом, выдержала и этот приступ.
Отошедшие на некоторое расстояние ордынцы вздумали применить свой обычный приём взятия деревянных крепостей и стали обстреливать щиты стрелами с накрученными на них тлеющими жгутами, пропитанными бараньим салом. Огненные стрелы со всех сторон забороздили небо, оставляя на нём дымные следы. Задымились и щиты, то тут, то там вспыхивал огонь, который с трудом удавалось гасить. Замерзшие после купания в ледяной воде татары с завистью смотрели на огонь и кричали, с трудом разжимая синие губы:
— Тепло, урус? Жарить будем мало-мало! Байартай[69]!
Огонь занимался всё сильнее, к щитам уже нельзя было подступиться, и защитники начали потихоньку стягиваться к середине. Брод оказался открытым, татары безбоязненно переходили через реку, всё более и более скапливаясь на внешнем круге. Русские слышали их смех и довольные голоса. Ещё немного времени, щиты распадутся от огня, и жалкая кучка защитников будет сметена ордынцами. Куприян протиснулся к Семёну:
— Дадь, дядь, не портил я зелья, нет на мне греха. Я только бочонки закатывал.
— А знал?
Куприян кивнул.
— Поцто сразу не сказал? — строго спросил Семён.
— Князь не велел. Прости Христа ради.