Однажды привезли нескольких убитых повстанцев и еще нескольких живых. Но они ранены, кровь из них идет, головы разбиты. И нас, несколько человек, вывели, чтобы мы опознавали их. Я кое-кого узнала, но не показывала этого.
Я четыре раза становилась на очную ставку с той, что меня сдала. Она каждый раз говорила: «Спрашивайте. Она знает». Ее спрашивают: «А что она знает, ты можешь сказать?» — «Что-то знает, потому что она что-то им несла. Я не знаю, что именно она несла, но видела, что какие-то пакеты, и за ней шло два парня». Ей сказали: «Если все расскажешь, то тебя выпустят». Она рассказала все, что могла знать, но ей дали пятнадцать лет лагеря, как и мне — тоже сидела. Отсидела, а после лагеря домой не вернулась — из тех, что предали, мало кто потом приехал сюда. Но позже как-то заезжала сюда с мужем, и мы случайно встретились. «Ты на меня обижаешься?» — «А ты думала как? Я не могу на тебя смотреть». А ее муж говорит: «Ой-ой-ой, как тебя здесь встречают!» А как ее можно было встречать? Она продала нас человек пятнадцать… А сама долго прожила — лет пять назад мне говорили, что еще жива.
Меня очень крепко били, чтобы я призналась. Но я так и не призналась, не предала ни одного человека. Ни одного! И это знают мои односельчане, знают наши старые подпольщики, которые еще живут на этом свете. Присудили мне пятнадцать лет и отправили в лагерь. Везли нас в зэк-вагонах, за решеткой — напихали полный вагон, лежали рядами. И раненые девушки там были, и сильно избитые… Как же они ревели, Господи… Немного проехали, ставят нас в какой-то тупик и дают соленую тюльку — много дают, и кушать хочется. А жара страшная, девчата кричат: «Воды! Умираю, воды!» — «Замолчи! Замолчи, сволочь! Кому вы нужны?! Подыхайте тут!» Я это никогда не смогу забыть… Двое умерло только в моей камере… И кто знает, куда их там выбросили…
И так везли нас, куда хотели. Привезли в Красноярский край, там мы строили Красноярскую ТЭЦ, а в газетах писали, что комсомольцы работают. Были у нас такие носилки — на плечах проволока и сзади загнута. Накладывали туда груз и несли. Бывало такое, что люди просто падали от голода, от холода — падали и уже не вставали. Я Вам не могу передать, какой ужас мы пережили… Обувь не выдавали, так мы резали скаты и шили из них чуни. Пробивали две дырки, затягивали шнурком, а сверху обмотки. Бывает, идет девушка — чуни порваны, скручены проволокой, а она такая замученная, что только глазки блестят.
Я там пробыла пару лет, думала, что умру на этой ТЭЦ. Но однажды нас посадили на самосвал и куда-то повезли. Привезли на какую-то станцию, посадили в вагоны, и дня через три мы очутились в Кенгире, лагерь назывался «Спецстеплаг». Заводят нас в лагерь на развод, по пять человек. Все очень строго, конвой с овчарками, шаг вправо, шаг влево — стреляют. Мужчин повели в одну сторону, а нас в другую, и тут из колонны выходит один мужчина. Конвойный кричит: «Стой! Стой! Стрелять буду!» А он даже не бежит, а просто идет. Конвойный выстрелил, этот мужчина упал, собаки подбежали к нему, начали рвать. Подняли его, а у него нога прострелена. Забрали. Через пару месяцев устроили показательный суд, добавили ему срок, за то, что бежал. А он говорит: «Я не убегал. Я вышел, потому что больше не мог терпеть этих мук. Просто вышел, чтобы меня застрелили».