— И ты надеялся или еще надеешься, бедный глупец, — произнес с величайшим презрением консул Варрон Лукулл, — что долгое время сможешь противостоять натиску наших легионов, ты льстишь себя надеждой одержать полную победу над могущественным Римом, которому всегда сопутствует счастье?
— Я надеюсь вывести эти толпы несчастных рабов на их родину, и там, в наших краях, я хочу поднять восстание всех угнетенных народов против их угнетателей и надеюсь положить конец вашему проклятому господству.
Повелительным жестом правой руки Спартак приказал консулу удалиться.
Консул Варрон Лукулл с достоинством завернулся в свою тогу и, уходя, сказал:
— Увидимся на поле брани.
— Да устроят так боги… только не верю я этому…
И когда Теренций направился по дороге, которая шла ниже претория, Спартак окликнул его и сказал:
— Выслушай меня, римский консул… Так как мне известно, что те немногие из моих солдат, которые попали в ваши руки во время этой войны, были все распяты, и так как я вижу, что вы, римляне, не признаете за нами, гладиаторами, человеческих прав, то я предупреждаю тебя: если через двадцать дней я не получу вот здесь, в моем лагере, оружие и доспехи, которые мне требуются, четыре тысячи ваших солдат, попавших ко мне в плен под Фунди, также будут распяты нами.
— Как!.. Ты посмеешь?.. — произнес консул, побледнев от гнева.
— Все дозволено по отношению к таким людям, как вы, для которых нет ничего святого, нет ничего, к чему бы они питали уважение… Бесчестье за бесчестье, убийство за убийство, резня за резню, кровь за кровь — вот как с вами надо поступать. Иди!
И он приказал консулу удалиться.
На призыв Спартака прибежали декан и гладиаторы, ранее сопровождавшие посла и его слуг; фракиец приказал им проводить их всех до ворот лагеря.
Оставшись один, Спартак долго ходил взад и вперед перед своей палаткой, то ускоряя, то замедляя шаги, погруженный в самые мрачные и скорбные думы.
Некоторое время спустя он призвал к себе Крикса, Граника и Эномая и сообщил им о посещении лагеря Теренцием Варроном Лукуллом, о предложениях, сделанных ему, за исключением тех, которые касались его сокровенной тайны — любви к Валерии. Товарищи одобрили действия своего вождя, они восхищались благородством души Спартака и его великодушным самоотречением. Они ушли от него, преисполненные еще большей любовью и уважением к своему доблестному другу и верховному вождю.
Спартак направился в свою палатку, когда уже стало темнеть; он поговорил с Мирцей, которая, видя, что брат задумчив и хмур, начала хлопотать вокруг него, желая отвлечь от мрачных мыслей. Потом он удалился в ту часть своей огромной палатки, построенной для него солдатами, где находилось его ложе из свежей соломы, покрытое несколькими бараньими шкурами.