До рассвета едва управились. Завтракали уже, лежа каждый в своем окопчике.
Люди были измучены. Бартоша, принявший на себя командование объединенной группой, разрешил минерам по очереди поспать.
Из села доносился шум: кричали дети, лаяли собаки, слышались выстрелы. В степи тоже было неспокойно. Видимо, облавы проводились с особым рвением.
Но на кукурузном поле, где затаились диверсанты, стояла тишина. Налетит легкий ветерок, прошуршит листьями, всколыхнет застойную духоту у земли, и опять все спокойно. Лишь в десятом часу в поле послышались людские голоса. Вероятно, крестьяне вышли на общинные работы.
Припекало солнце. Сильнее захотелось пить и спать. Стали сказываться три ночи пешего марша и три знойные и тревожные дневки. С каждым часом лежать все труднее. Заядлый курильщик Михаил Бакаев шепотом просит у Беляева «одну на двоих — и дым в рукав». Чтобы отвлечь товарища, Беляев предлагает:
— Давай я стихотворение прочитаю.
Минер молча соглашается, и вот в обстановке смертельной опасности вполголоса звучат слова поэта:
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл…
[23]Не отрывая взгляда от своего сектора обзора, Бакаев вступает в разговор.
— Мишка! Ты что, книжку в рейд взял? А?
— Нет, я в голове ношу. Выучил и ношу. Это меня Михаил Исаков научил. Еще зимой, когда он был командиром группы, мы жили в одном шалаше. Я заметил: он всегда что-то заучивал. Оказывается, он так отвлекал себя от тяжелых думок… Потом он погиб за пулеметом.
Солнце подбирается все выше. Жара уже полыхает во всю. Во рту пересохло. Язык прилипает к гортани. Говорить трудно.
Вдруг…
— Р-р-р, — заворчала рядом собака.
Взъерошенная рябая дворняжка стояла неподалеку от Бакаева и настороженно смотрела в его сторону. Почувствовав что-то необычное, она залилась лаем.
— На-на! — бросил Бартоша сухарь. Но дворняжка отскочила в сторону и залаяла еще громче.
Тогда Бартоша достал пистолет с устройством для бесшумного выстрела и прицелился. Хлопнул выстрел, собака взвизгнула и, сраженная, повалилась на землю. В этот же миг где-то рядом в кукурузе вскрикнула женщина. Она побежала в село, а в кукурузное поле пришла тревога. Промолчит? Или выдаст?
— Наробыть, дура, шуму, — мрачно сказал Бартоша.
— Да, — отозвался Старцев. — Сейчас тут будут немцы.
— Переберемось в другий конець поля, — решил Василий.
Пригибаясь, они перебежали через поле и залегли в самом его конце. Дальше бежать было некуда: перед ними простиралась открытая степь.
— Зарывайтэсь, хлопци! — строго приказал Бартоша. — И будэмо лежать тихо. До последней возможности.