Поймав строгий взгляд своей ассистентки, доктор Фишель спохватился и задумчиво добавил:
– Если только вы достанете мне образец ее крови…
– Крови?
– Да. Я попробую придумать что-то еще, но кровь – это наверняка.
Китаянка поспешила спрятать насмешку во взгляде.
– Я достану, – пообещала Аликс.
– Хорошо бы. Но вы должны быть очень осторожны, эта женщина опасна, смертельно опасна…
Еще один взгляд китаянки пресек дальнейшие словоизлияния Фишеля.
В Санкт-Петербурге траур, в России траур, не шли представления в театрах, не блистали ложи, не звучала веселая музыка.
Но все же были места, где и играть на музыкальных инструментах приходилось, и петь, и даже танцевать. Балеринам нельзя простаивать, потерять наработанное годами тяжелого труда легко, восстановить трудно, потому за закрытыми окнами и плотно задернутыми шторами звучала музыка и шли репетиции. По крайней мере, у палки балерины стояли ежедневно по несколько часов – нельзя терять время, пока нет спектаклей, можно отработать технику.
Из-за закрытых окон и включенных через одну люстр, а кое-где и вовсе только дежурного освещения в Мариинском театре царил полумрак и было тоскливо.
Тем удивительней оказалось появление Ивана Карловича в сопровождении неизменного ассистента с его роликовыми коньками. Виктор замешкался с переобуванием и с трудом догнал своего патрона, порхавшего по коридору почти вприпрыжку.
– Зажечь свет!
Служитель, глядя вслед директору, недоуменно пожал плечами: чего это он в траур-то?
Из репетиционного зала, то и дело перекрывая звуки фортепиано, доносился голос мсье Фуке:
– Плие, мадемуазель… релеве… ронд де жамб ан лер…
Внезапно мелодичный тон сменился визгливым:
– Ан лер, мадемуазель!
Француз подскочил к одной из балерин:
– Мадемуазель Носкофф не знать ронд де жамб пар тер и ронд де жамб ан лер? Выше нога! – Фуке принялся крутить рукой в воздухе: – Релевелян, тогда крутить!
Когда он отошел к концертмейстеру, чтобы пожаловаться на «ленифф девис», а вернее, исподтишка хлебнуть из небольшого графина на столике у фортепиано (все знали, что в нем), Носкова Анна, стоявшая у палки рядом с Матильдой, прошипела:
– У меня всегда подъем ноги прекрасный был! И вовсе не пар тер я крутила, а в воздухе. Придирается ведь.
Кшесинская дернула плечом:
– Не обращай внимания. Он никто, так… репетиторишка.
– Да, к тебе он не придирается…
Матильда усмехнулась:
– Пробовал однажды про подъем сказать, я гранд батман сделала, причем так, что ему выбираться из-под моей ноги с поклоном пришлось, и поинтересовалась, мол, так релевелян выполнять или еще выше. Отстал.