— Кто там?
— Это я, Стюра,— молвил ласково Романец, предвкушая сладость объятий.
Но едва он взялся рукой за полог, как получил в левый глаз такой силы удар, что увидел сверкнувшую молнию. Романец невольно сел на задницу, зашипел змеею:
— Ты шо ж, сука... Ты ж мне глаз вышибла...
— Иди отсель, пока второй не выбила,— негромко посоветовала Стюрка.
Слезши с воза на землю и зажимая полыхающий глаз ладонью, Романец допытывался:
— Чем же ты, сука, так врезала?
— Чем надо, тем и врезала.
«Скалкой, наверно»,— гадал Романец, укладываясь под возом рядом с Иванцом. Тот, помолчав, тихо спросил:
— Что, не дала?
— Дала,— разозлился Романец на неожиданного свидетеля его позора.— И все-то тебе надо знать.
К утру глаз у Романца заплыл, посверкивал лишь через щелочку, но самое неприятное, что почернело и все подглазье.
Увидев своего милостника с этой чернотой, князь спросил, улыбаясь:
— Где тебя так угораздило?
— В темноте на дробину налетел,— соврал Романец.
— Следующий раз не шарься в темноте,— посоветовал князь,— А то и глаз потеряешь.
И непонятно было, догадался или нет князь, откуда у милостника такой синяк. Но когда около полудня Юрий подъехал на коне к телеге Стюрки, склонившись с седла, негромко сказал ей:
— Молодец, Стюра.
— О чем ты, Юрий Данилович? — удивилась та, польщенная неожиданным вниманием князя.
— Аль не догадываешься? — подмигнул он ей и вдруг, приблизив лицо, шепнул почти в ухо: — Ты слаще.
И тут же отъехал. Стюрка расплылась в блаженной, счастливой улыбке, мигом смекнув, за что похвалил ее любимый и с кем сравнил.
«Он мой, он мой,— думала радостно она.— Здесь, при татарах, он не может, не решается. Но приедем в Москву, и он будет сбегать ко мне от этой сушеной ящерки».
С этого момента повеселела Стюрка и даже на разлучницу — княгиню Агафью — стала смотреть хотя и не совсем дружелюбно, но вполне сочувственно. Ясно отчего: та была «не слаще» Стюрки.
И действительно, женившись на Кончаке и оказавшись с ней в постели, неопытной, тоненькой, неумелой, Юрий Данилович понял, что законной женушке по части любви далеко до наложницы. Агафья лежала во время близости почти бесчувственная, холодная, не разжигая страсть, а гася ее, словно отбывая тяжелую повинность. В ней, юной, в сущности, ребенке еще, не родилась женщина. Увы, князь не испытывал с ней никакого удовольствия и невольно вспоминал мягкую, сдобную Стюрку, страстную, ненасытную и всегда желанную.
Однако князь все же любил Агафью, заставлял себя любить, понимая, что отныне именно в ней его сила. Он зять хана Золотой Орды — об этом должны знать все. И как можно скорей. Именно поэтому он направился не в Москву, на свой стол, а поехал по княжествам, начав с Нижнего, Городца, Владимира, всюду представляя свою жену и добиваясь от князей слова поддерживать его в противостоянии с великим князем, если таковое случится.