— Мы проводим тебя, отец? — спросил Дмитрий.
— Не надо, Митя. Вы и так проводили меня хорошо. Ворочайтесь в Тверь, поддержите мать.
— Как ты поедешь?
— Я поеду через Рязань к Дону, но вы об этом никому не говорите. Если спросит кто, скажите, пошел вдоль Волги. Через Рязань мне безопасней, там сидит князь Иван Ярославич, он ненавидит Юрия. Так что мы невольно союзники с ним.
Выехали рано, направились строго на полудень и уже к обеду выбрались к речке Буже, ехали вдоль нее и, когда начало вечереть, остановились в одной из весок.
У Михаила Ярославича сильно разболелась голова. Они вошли с Сысоем в одну из клетей. Хозяева, узнав, кто к ним пожаловал, тут же очистили для гостей широкие лавки и почти все ушли из избы. Лишь на печи посапывала старуха. Сысой постелил для князя походную постель.
— Ложись, Ярославич. Ну, как голова?
— Болит весь день. Мочи нет.
— Ну, это наволновался с детьми. Пройдет.
— Дай-то Бог.
Только они улеглись, зашебуршала на печи старуха, спустилась на пол и прямо босая вышла на улицу.
— Приспичило бабке,— проворчал Сысой.
Однако старуха вскоре воротилась, неся в руках полено. Подошла к князю.
— Давай-кось, сынок, положим тебе под голова.
— Что, бабушка?
— Вот полешко осиново. К утру головушка и выздоровеет.
— Неужто пособит?
— Обязательно, сынок. Головна-то боль осинового духу боится. Давай положим.
Михаил Ярославич поднялся, сел. Бабка положила полешко в изголовье, прикрыла дерюжкой, молвила ласково:
— Лягай, сынок, лягай. Почивай.
Князь лег, бабка перекрестила его, пошептала какую-то молитовку, поплелась к печи. Кряхтя, забралась на нее. Притихла там.
На полене, ощущаемом через дерюжку, не засыпалось, но усталость, накопившаяся за день, быстро сморила князя. Утром, проснувшись, он действительно не ощутил боли. Даже повеселел.
— Сысой, гля. А ведь права бабка. Выздоровел. Ты вели-ка в телегу кинуть осиновых полешек с полдюжины. Пригодятся, глядишь.
Он подошел к печке, где, скрючившись в комочек, лежала босая старуха.
— Ну, спасибо, баушка. Вылечила. Чем наградить-то тебя?
— Не за што, сынок. Полегчало, и слава Богу.
Князь сунул руку в калиту, вынул гривну, положил перед лицом старухи.
— Вот, купи себе, что захочешь.
— Какой из меня покупник, сыночек. Да и де покупать-то? Ежели б из одежи че. Мерзну все, кровь-то остыла уж.
— Сысой, принеси какой-нито кожушок и что там на ноги потеплее.
Сысой ушел и воротился с овчинной шубейкой и чунями, тоже шитыми из овчины. Накинул кожушок на старуху. В выцветших глазах бабки заблестели слезинки. Лепетала растроганно:
— Ой, Хосподи, за что мне счастье-то такое? Дай вам Бог здоровья, сыночки, и пути доброго.