— Ну и что?
— Не сознается.
Хан задумался, потянулся за пиалой, отпил глоток кумыса и опустил в пиалу пальцы, побрызгал кумысом около трона, видимо, в память умерших родичей.
— Я недоволен вашим поспешным приговором,— заговорил Узбек.— Я назначил суд, чтобы вы выяснили все обстоятельства, взвесили их. Вы судите моим именем, а ханский суд должен быть справедливым и милостивым. Ступайте. Завтра начните сызнова, докапывайтесь до истины. Иначе сами окажетесь под судом.
Узбек махнул рукой, отпуская этим судей. Все, кланяясь, попятились. Но Чолхан задержался.
— Повелитель, позволь оковать князя.
— Зачем?
— Чтобы не сбежал.
— Куда он тут сбежит? Впрочем, смотрите сами.
Выйдя из ханского дворца, все, не сговариваясь, направились к веже Чолхана. Всех встревожила последняя фраза Узбека «иначе сами окажетесь под судом». Однако ни один не подал вида, что напуган угрозой. Не мужское дело являть страх на лице.
По знаку хозяина слуги подали кумыс, наполнили чаши. Опорожнив первую чашу, Чолхан наконец молвил:
— Ну что? Начнем завтра второй суд.
— И он должен быть последним,— подсказал Кавгадый.
— Да-да, конечно. Казанчий, завтра до суда вели забить князя в колодки.
— Хорошо, Чолхан.
— Надо прогнать от него всех слуг,— сказал Сабанчий.
— Да, да,— поддержал Кавгадый.— Он под судом, а по-прежнему ведет себя как князь.
— Послушай, Кавгадый, а почему Юрий отмалчивается? Его жену отравили, а у него ни в одном глазу.
— Хорошо, Чолхан, я сегодня же поговорю с ним. Науськаю как следует, тем более что он ненавидит Михаила с детства.
— Ненавидит. И молчит. Мы должны за него стараться. В конце концов, это в его интересах убрать Михаила.
Ночью Михаил Ярославич тихо позвал:
— Сысой! Ты спишь?
— Какой тут сон, Ярославич.
— Утром меня, видимо, начнут оковывать. Я прошу тебя, уведи Константина. Не хочу, чтобы сын видел мой позор.
— Как же я брошу тебя? Что я потом скажу княгине?
— Так и скажешь, мол, велел спасать сына. Неужли не понимаешь, что мне уже накинули петлю? И никто уже не спасет меня. Даже этот посол Кавгадый, которого я одарил и который умолял меня не сообщать хану о его провинности, даже он желает смерти моей.
— Потому и желает, что боится, скажешь хану о его вине.
— Как же я скажу, если меня не допускают к нему? И видимо, уже не допустят.
— Но скажи об этом судьям.
— Ах, Сысой, ты думаешь, они меня слушают? Там кто судит-то? Чолхан. Так он зол за сестру, которую я вроде погубил. Казанчий с Сабанчием? Так эти злыдни два года тому назад в Ростове едва ль не половину жителей перебили. От них ли ждать мне милости? Про Юрия и говорить нечего, этот спит и видит себя великим князем.