— Вот смотрите, люди! — вскричал Кавгадый.— Это русский князь Михаил, много злых дел сотворивший нашему хану и потому осужденный к смерти, которую вскоре и примет. Но по ханской милости подобает его почтить согласно его званию великого князя, прежде чем смерти предать. Пусть встанет он.
Затем Кавгадый приказал слугам:
— Снимите с него оковы и колодки.
А когда колодки и цепи были сняты, повелел, плохо скрывая едкую усмешку:
■Грудень — ноябрь.
— Омойте ему ноги и руки, потертые железом.
Откуда-то из толпы вынырнул Аксайка, отчего-то решивший, что князя освобождают, засуетился возле него.
— Я же говорил... Я же говорил, Михаил Ярославич.
Схватил принесенный кувшин с водой, стал обмывать потертые ноги князя, руки. Кавгадый распорядился:
— Принесите из вежи лучшее платье князя.
— Я счас, я счас,— вскочил обрадованный Аксайка и, растолкав толпу, кинулся к кибитке князя.
Толпа, сбежавшаяся со всего базара, бурлила в нетерпеливом ожидании чего-то необычного. Многие не догадывались, что здесь происходит:
— Что? Кого? За что?
— Да князя сейчас казнить станут.
— Не казнить вовсе, наоборот — чествовать.
— С чего ты взял?
— А не видишь: оковы скинули, оболокают во все красное.
— Его присудили к смерти, а сейчас помиловали.
— Не помиловали вовсе, сейчас оденут и голову срубят.
Аксайка помог князю надеть зеленый кафтан с изузоренным серебром оплечьем, желтые сафьяновые сапоги, шапку с собольей опушкой и малиновым верхом.
— Ну вот, ну вот,— твердил он, почти ликуя.— Я же говорил.
Однако, когда Михаил Ярославич предстал перед толпой во всей великокняжеской красе, Кавгадый, помедлив, молвил:
— Видите, люди, мы отдали честь ему, как велел наш великий и милостивый хан. А теперь... оковать его.
И тут же, оттолкнув Аксайку, налетели на князя татары с колодкой и цепями.
— Вы что? Вы что делаете?! — закричал в отчаянье Аксайка, увидев, как те начали срывать с князя одежду, только что так старательно надетую им на князя. Стащили даже сапоги.
И наконец, поняв весь ужас происходящего, а главное, свое бессилие и невозможность как-то повлиять на это, Аксайка заплакал.
Плакали многие и в толпе. И по лицу самого несчастного князя текли крупные слезы.
Даже Юрий Данилович хмурился отчего-то, видимо, и ему не по душе были столь изощренные издевательства над русским князем.
— Ты что? Недоволен? — спросил его Кавгадый.
— Надо было тихо... в веже,— пробормотал Юрий.— Он князь все же.
— Тихо лишь злодеи творят,—осклабился Кавгадый.— В веже будет завтра. А ныне пусть чашу позора и бесчестья изопьет до дна. Забыл, как он нас обесчестил? Или простил уж смерть жены?