— Ты назови, кого вспомнил, може, и как раз будет.
— Нет, нет, этот ей близкий родич очень. Нечего и называть.
— Ну да. Ежели близкий, чего о нем и говорить.
Думали, гадали, перебирали княжичей, даже добирались до Липецкого княжества, но тут Ксения Юрьевна возразила:
— Ой, это шибко далеко, сынок. Да и не спокойно ныне там.
— А где нынче спокойно-то, мать?
И вдруг Святослава осенило:
— Ма-а, а Александр-то Переяславский?
— Это который?
— Ну, сын великого князя Дмитрия Александровича.
— Но он же как-никак тоже близкий родич. У него кто дед-то? Забыл?
— Ну Невский.
— А Невский дочкиному деду родной брат.
— Родной, да не совсем, мать.
— Как так?
— А матеря-то у них разные.
— А ведь верно, Святослав,— подумав, обрадовалась Ксения Юрьевна,— Это ж далекое родство-то.
— Конечно, десятая вода на киселе.
— Оно хоть и не десятая, но я думаю, подойдет. Съездил бы ты, сынок, в Переяславль, а? Поговорил бы с князем Дмитрием, а заодно бы самого Александра посмотрел.
— Да видел я Александра, правда, давно.
— Ну и как он?
— Парень как парень, на коне как влитой.
— Мы не для коня высматриваем, для дочки.
— И для женитьбы годится. Александр-то старший сын у Дмитрия, значит, ему и стол переяславский перейдет.
— Ну уж так...
— Да-да, мать. Еще от прадеда так пошло. Невский-то был старшим сыном, ему отец Ярослав Всеволодович еще при жизни Переяславль отдал. А Дмитрий у Невского, старший, тоже Переяславль получил.
— Еще впереди Василий был.
— Что толку. Василия за ослушание Невский еще в молодости лишил прав наследства и в ссылку отправил. Так и не простил. Вот Дмитрий и старший. Ему и Переяславль достался. Так что Александр для сестрицы самый надежный жених, мать. Ей-ей.
— Так съездишь?
— Съезжу, мать. Вот освобожусь маленько, найду заделье к великому князю и съезжу.
— Какое тебе еще заделье, Святослав? Судьбу сестры решать надо. Вот главное, а все остальное — ерунда.
— Ну ладно, ладно. Поеду.
Ксения Юрьевна не напрасно беспокоилась о Ефросинье, чуяло материнское сердце, что пора дочке подошла. И по поведению ее догадывалась, и по месячным, начавшимся с четырнадцати лет. Груди яблоками налились, бедра крутые обозначились. Девушка. Невеста.
И сама Ефросинья чувствовала какое-то томление в груди, чего-то недоставало ей, вдруг поймала себя на мысли греховной, что все чаще об отроках думать стала. Присматриваться к ним. Правда, пока исподтишка, чаще через окно в светелке. Вон на двор выехали верхами брат Миша с Сысоем. Сысой-то, гляди-тко, уж мужчина, считай, усов и недостает. Крутнулись по двору, ускакали куда-то. Исчезли. Куда? Спросить? Еще что подумают девки. Но ведь там брат.