Шурик прочитал его мысли.
- Знаешь, я вчера слышал, как одна женщина советовала другой: Не бери в голову, бери в рот. И ты не бери ничего в голову. Сейчас время такое нельзя в голову ничего брать.
И засмеялся:
- Ничего, кроме черной икры и шампанского и тому подобного. Но на них надо заработать...
От смеха у него заболело в известном месте, и он испуганно наморщился.
- Хватит паясничать. Говори, что предлагаешь, - бросил Смирнов, думая о том, что бутылочка хорошего винца была бы сейчас в самый раз. С вином в крови все кажется удобоваримым.
- Я бы хотел несколько... несколько переиначить дело... - начал Шурик, покачиваясь( так болело меньше) и пытливо поглядывая на Смирнова. - То есть, выражаясь прокурорским языком переквалифицировать его из убийства из мести в Божью кару с последующей конфискацией части имущества.
- Ты что имеешь в виду? - насторожился Смирнов.
- Дело в том, что наш подопечный весьма состоятельный человек. И деньги предпочитает хранить в долларах. Я предлагаю гм... лишить его жизни не за что-нибудь, а за бесчисленные преступления, лишить, а потом ограбить.
Сказав, Шура сморщился, встал и заходил по комнате, осторожно переставляя ноги. Более в тот вечер он не садился.
- Не ограбить, а вернуть его нечестным путем приобретенные средства в чистые руки, то есть экспроприировать их... - поправил Смирнов.
- Как хотите, милейший. Экспроприировать, так экспроприировать. По мне хоть в лоб, хоть по лбу. Но и убить тоже придется. У Паши блюдечек с золотыми каемочками отродясь не водилось.
- План есть? - спросил Евгений Александрович, внимательно рассматривая собеседника. "В начале недели играл жестокого бандита-насильника, несколько минут назад - изображал "шестерку", а теперь косит под уважающего себя человека, то есть Остапа Бендера нашего времени, - думал он. - Кто же этот хрен на самом деле?"
Шура некоторое время переминался с ноги на ногу, поглаживая то одну ягодицу, то другую.
- Нет. Вернее есть, но так себе, без выдумки и весьма прямолинейный. Типа подорвать дверь, ворваться в противогазах и вовремя смыться. Вам же, без пяти минут доктору наук, я думаю, не составит особого труда придумать нечто такое, что и профессору Мориарти Конан Дойля было бы не по мозгам.
- Ну-ну...
- Естественно, мой друг, я сообщу вам все, что я знаю об этом типе.
- Валяй, сообщай, - Смирнову стало скучно. "Милейший", потом "мой друг" после паяльника - это было безвкусно.
- Ну, я буду все подряд говорить, а ты уж сам потом систематизируешь, перешел на "ты" Шура. - Так, значит, Паша Центнер. Пятьдесят четыре года, сто девяносто пять сантиметров, сто двадцать килограммов, нервный, умный, но весьма и весьма суеверный, знаменитый пивной животик, лысый в ноль и, невзирая на полноту, совсем не добродушный. Блатной музыкой обычно пренебрегает, имеет высшее техническое образование и диплом торгового техникума, которым гордится, потому что учился в нем на одном курсе с вором в законе и ныне весьма известным в политике человеком, не буду называть его имени, дабы не оскорблять твои верноподданнические чувства. И сам он человек, понятно, известный, охрана у него на второй машине ездит, бычки будь здоров. Но к бабе этой, Марии Ивановне, любовнице своей, он приезжает один, в парике и не на своем любимом синем джипе, а, стыдно сказать, на "копейке". Приезжает в пятницу - если не праздник - и всегда с Марьей Ивановной, и всегда к половине восьмого. Уезжает между девятью и десятью, когда выпивший, когда трезвый. Наехать на него можно только во время этих визитов. В другое время бесполезняк - такие ребята вокруг него, никакого ОМОНа не хватит. Что еще? Что психованный он, говорил?