детство меня постоянно преследовали такие мысли. Сам того не желая, я приучал
себя к постоянному чувству тревоги. В мире безграничных возможностей
вероятность боли, потерь и непрерывных лишений тоже безгранична. Страх питает
воображение, воображение дает пищу страху, и так повторяется до бесконечности до
тех пор, пока человеку не останется лишь сойти с ума.
Есть еще одна история, чуть менее ординарная. Мне было тринадцать. Мы с другом
подошли к девочкам из параллельного класса на школьном дворе и сели напротив.
Одна из девочек, та, которая нравилась мне больше всех, посмотрела на меня и
скривила гримасу своим приятелям. Затем она произнесла слова, которые я даже
сейчас, двадцать шесть лет спустя, помню очень отчетливо. Она сказала: «Фу. Я не
хочу, чтобы вот это сидело рядом со мной. Какие мерзкие паучьи лапы на лице».
После этого она пояснила им, что имела в виду: «Волосы из его родинок похожи на
пауков».
Я некомфортно чувствовал себя среди людей и постепенно становился таким, каким
они хотели меня видеть.
Примерно в пять вечера я зашел в ванную, взял бритву отца и сбрил волоски с
родинок. Я посмотрел на свое лицо и возненавидел его. Затем остановил взгляд на
двух самых заметных родинках.
Взяв зубную щетку, я прижал ее к левой щеке к самой большой родинке.
Зажмурившись, я начал неистово ее тереть. И тер до тех пор, пока в раковину не
закапала кровь, а мое лицо не начало пульсировать от боли. Мама пришла с работы
и, увидев мое окровавленное лицо, воскликнула: «Мэтью, что с тобой случилось?» Я
пробормотал ей правду, прижимая салфетку к кровоточащей ране.
Той ночью мне не спалось. Моя левая щека горела под огромным лейкопластырем,
но причина бессонницы была не в этом. Все мысли мои были о школе и о том, как
объяснить завтра этот пластырь. Думая о другой вселенной, где меня уже не было, я
22
хотел, чтобы та девочка узнала о моей смерти и заплакала, чувствуя свою вину.
Думаю, это была мысль о суициде, но довольно успокаивающая.
Мое детство продолжалось. Я рос таким же тревожным, чувствуя себя белой вороной
из-за своих довольно обеспеченных родителей в городке рабочих. В 16 лет меня
арестовали за кражу геля для волос и батончика мюсли, и я провел день в тюремной
камере. Однако это был симптом не депрессии, а подросткового идиотизма и
желания влиться в коллектив.
Я плохо катался на скейтборде, получал плохие оценки, ходил с асимметричной
прической и относился к своей девственности, как к средневековому проклятью.
Собственно, все, как у нормальных подростков. У меня были сложности в общении.
Я некомфортно чувствовал себя среди людей и постепенно становился таким, каким