Делая белый соус к макаронам, я припрятала за тарелками пачку маргарина. Девчонки сразу предупредили, что дежурный по кухне тырит еду на всех, а если я откажусь, они мне устроят. Помыв посуду, я пронесла маргарин под рубашкой в спальню. Как только мы услышали, что Амелия разговаривает по телефону с подругой, я порезала пачку на кубики своим ножом. Ели медленно, лизали жир, как леденец. Я пьянела от поступающих в кровь чистых калорий.
— Восемнадцать стукнет — и досвидос! — заявила Нидия, обсасывая пальцы. — Если, конечно, не прибью эту суку раньше…
Меж тем я Амелии нравилась. Она сажала меня рядом и разрешала доедать с ее тарелки. В особо удачные дни звала после ужина в салон поболтать о дизайне, показать образцы тканей и обоев. Я кивала, слушала бесконечные байки про аргентинскую аристократию и уплетала сливочное печенье с чаем. Девчонки обижались на меня за пособничество врагу, и я их не винила. Они не разговаривали со мной в школе и на улице, когда мы долгими голодными часами ждали возвращения Стервеллы с работы. Ни у кого не было ключа — вдруг мы что-нибудь украдем или взломаем комнату и позвоним по телефону…
Что сказать о том времени? Каждое мгновение проходило под знаком голода и его молчаливого близнеца — непреодолимого желания спать. Занятия шли как в тумане, я не могла думать. Логика испарилась, память вытекла, как моторное масло. Желудок болел, месячные прекратились. Я парила над тротуаром, как дым. Начались дожди, я заболела. После школы некуда было пойти.
Я слонялась по улицам Голливуда. Повсюду корчились в подворотнях бездомные дети, выпрашивали травку, мелочь, сигарету, поцелуй. Я видела в их лицах свое собственное. На Лас-Палмас-авеню за мной увязалась девочка с наполовину выбритой головой.
— Стой, Венди!
Когда она схватила меня сзади за куртку, я повернулась и приставила ей к горлу нож, который незаметно раскрыла в кармане.
— Я не Венди!
По ее грязному лицу текли слезы.
— Венди… — прошептала она.
В другой раз я почему-то пошла вместо востока на запад и на север, петляя по мокрым переулкам, вдыхая смолистый запах эвкалиптов, вечнозеленого питтоспорума и последних апельсинов. В туфлях хлюпала вода, лицо горело. Я смутно сознавала, что надо укрыться от дождя и высушить ноги, чтобы не схватить пневмонию, но что-то гнало меня вперед. Я сорвала уксусно-кислый апельсин. Витамин С.
Только выйдя на Голливудский бульвар, поняла, что делаю, — передо мной был наш бывший грязно-белый дом, мокрый от дождя. С бананов, пальм и блестящих олеандров стекала вода. Именно здесь потерпел крушение наш самолет. Я видела наши окна, те, что разбил Барри. Окна Майкла. У него горел свет.