Я тщательно редактировала письма в тюрьму. Привет, как ты, что сейчас пишешь… Рассказывала об оценках, саде, уроках живописи, запахе Санта-Ана, выгоревшем пейзаже, ноябрьской хандре и укорачивающемся дне. «Про питерки и что ты коралева бала». Посылала небольшие акварельные рисунки размером с открытку — у нее там мало места. Ей понравился период Кандинского и мои новые работы. Я отправила серию карандашных набросков на тонкой лощеной бумаге. Автопортрет слоями — линия здесь, линия там, по одной. Надо догадаться и сложить их один на другой. Я больше не облегчала ей задачу. Пусть потрудится!
Мать писала, что ее стихи опубликовали в «Кеньон ревью» и поэтическом выпуске «Зизивы». По моей просьбе Клэр отвезла меня в «Книжный суп» на Сансет-стрип и купила то и другое. Там было длинное стихотворение про бег в тюрьме. Бег занимал значительную часть ее дня. Если она не писала, то бегала по дорожке: пятьдесят, а то и сто миль в неделю. Каждые четыре месяца снашивались туфли. Иногда ей давали новые, а иногда нет. У меня родилась идея: я сделала на ксероксе десять копий стихотворения и использовала их для рисунков. Садилась за столом в красно-белой кухне и рисовала масляной пастелью поверх ее слов. Чувство бега, бессмысленная рутина. Как ее мысли…
За запотевшим кухонным окном шептал дождь. Клэр сидела рядом с чашкой мятного чая.
— Расскажи мне о ней!
Что-то не давало мне распространяться о матери. Клэр было любопытно, как и всем, — учителям в школе, Рэю, Джоан Пилер, редакторам маленьких литературных газет. Поэты в тюрьме — парадокс. Я не знала, что сказать. Она убила человека, она моя мать. Я не знала, похожа я на нее или нет. Обычно не хотелось ничего говорить. Лучше, чтобы Клэр была отдельно от матери, на другой странице, и только я могла бы наложить их друг на друга и поднести к свету.
Клэр перечитала стихотворение про бег.
— «Финишная прямая — через двадцать лет. Часы без стрелок». Потрясающие слова! Жизнь в тюрьме… Невероятно! «Три года позади, утоптана земля». Она очень мужественная! Как она это терпит?
— Она живет в своей голове.
— Это замечательно! — Клэр погладила кружку, словно щеку ребенка. — Если бы я так могла…
Я радовалась, что не может. Происходящее ее задевало. Может, слишком — ну и ладно. Клэр не могла мысленно перевернуть все с ног на голову и придумать хороший конец. Я посмотрела на стихотворение матери в «Кеньон ревью». Примечательно, что она всегда выступала героиней, изгнанницей, одиноким воином. Не злодейкой.
— Это и отличает настоящего художника, — вздохнула Клэр. — Он своим творчеством создает мир заново.