— Клэр! — позвала я сквозь дверь.
Шумела вода. Я попробовала ручку. Не заперто. Она сидела на краю ванны в красном клетчатом халате, бледная, как зима, смотрела в сторону окна и прижимала руку ко рту. Моргала, прогоняя слезы, и избегала моего взгляда. Она как будто переломилась посередине и обхватила рукой талию, чтобы не распасться на части.
Я растерялась. Смотрела на розовато-оранжевые плитки, считала блестящие квадраты. Двадцать четыре от ванны до обогревателя. Тридцать от двери до раковины. Бордюр цвета вишневых капель от кашля с выпуклым узором. На матовой ширме ванны склонял голову лебедь.
— Мне нельзя пить… — Она набирала пригоршнями воду и полоскала рот над раковиной. — Только хуже становится. — Вытерлась полотенцем, коснулась моей руки. — Испортила тебе Рождество!
Я уложила ее на диван, смешала палитру и закрасила лист плотной бумаги черным и красным. Нарисовала языки пламени, как на обратной стороне пластинки Леонарда Коэна. Женский голос по радио пел «Аве Мария».
— Что значит «аве»?
— Птица.
Голос женщины превратился в усталую птицу на горячем ветру, черную птицу посреди пламени.
Когда Рон вернулся из Нового Орлеана, Клэр не встала с дивана. Не убралась, не пошла в магазин, не приготовила обед, не сменила простыни, не накрасила губы и не попробовала все исправить. Она лежала в красном халате и весь день то и дело отхлебывала херес. Ела тосты с корицей, оставляя корки, и слушала оперу. Вот чего она жаждала — истерической любви и неизбежного предательства! Все женщины там в конце концов закалывали себя, пили яд или умирали от укуса змеи.
— Бога ради, оденься хотя бы! — не выдержал Рон. — Астрид смотрит.
Было неприятно, что он меня впутывает. Сказал бы просто: «Я тебя люблю, я беспокоюсь. Давай сходим к врачу».
— Астрид, я тебя смущаю?
Трезвая она никогда бы не задала такой неловкий вопрос.
— Нет, — ответила я, хотя на самом деле смущалась, когда меня футболили туда-сюда, как гарнир за обедом.
— Я ее не смущаю.
— Ну а меня смущаешь!
Клэр кивнула и отхлебнула из бутылки, опираясь головой на подлокотник. Наставительно подняла тонкий палец в мигающем свете гирлянды:
— Наконец-то мы дошли до сути. Скажи мне, Рон, я всегда тебя смущала или это началось недавно?
Пьяная, она забавно произносила слова и поджимала губы, как Сэнди Деннис в «Кто боится Вирджинии Вулф».
В проигрывателе женщина, перед тем как себя укокошить, запела сопрано финальную арию то ли из «Мадам Баттерфляй», то ли из «Аиды». Клэр прикрыла глаза, растворяясь в музыке. Рон остановил компакт-диск.
— Мне надо было уехать, Клэр, это моя работа. — Он стоял над ней, протягивая руки ладонями вверх, как оперный певец. — Прости, что получилось в Рождество, но история-то рождественская. Я не мог подождать до февраля!