Я сложила рисунки, сунула их обратно в конверт, на котором были нарисованы молнии, звезды и девушка на белой лошади, скачущая по комиксному небу. «Для Астрид Магнуссен». Если бы я только знала, что он напишет… А теперь слишком поздно.
Посмотрела через кухонный стол на Сергея. Чихал он на друга в Нью-Йорке. Его и собственная подружка в соседней комнате совершенно не беспокоила. Он, как Ринин белый кот, ел, спал и гулял. С той ночи, когда я застала их на диване, он неизменно смотрел на меня с полуухмылкой, как будто нас связывал секрет.
— Ну и какой он, твой дружок? — поинтересовался он. — Большой у него? Скажи, большой?
Ники засмеялась.
— Огромный, Сергей! Ты что, не слышал? Охренительный!
Оливия рассказывала про таких, как Сергей, — крутых мужчин с подтянутым прессом, вздувающимися венами на мускулистых белых руках и тяжелыми веками голубых глаз. Мужчин, которые знают, чего хотят. Я сосредоточилась на брокколи с сыром.
— Надоест ждать, приходи!
— Боюсь, ты плохой любовник, — отозвалась я, вызвав смех девчонок.
— Лучше бойся, что влюбишься в дядю Сергея, — сказал он таким голосом, как будто уже лапает меня между ног.
Моя последняя соцработница, миссис Луэнн Дэвис, темнокожая женщина средних лет со стрижкой под пажа, явилась на встречу в белой блузке с бантом на шее. Я сразу опознала ее, когда после школы вошла в «Макдоналдс» на бульваре Сансет. Заказала бургер с картошкой и колу. В кои-то веки меня не беспокоили визги детей. Накануне мы с Ники ездили в «Плейленд», где она пела с группой Вернера «Фриз». Я тащила микрофонную стойку, поэтому сошла за помощника, и у меня не потребовали документы. Ники была единственной, кто что-то мог. Воркующим ироничным голосом она пела так, как Энн Секстон читала стихи. Все остальные вопили и бряцали мимо нот, и у меня до сих пор были заложены уши.
Соцработница протянула через липкий стол пачку писем — таких потенциально опасных, что я даже не хотела брать. Голубые конверты авиапочты, сквозь которые просвечивали неразборчивые строки, вызывали тошноту. По весу в каждый можно было вложить семь листов, но и одна тонкая страница могла оказаться тяжелее вселенной. В этих письмах, как в зарослях отсвечивающих жутким зеленоватым светом водорослей, можно потеряться, запутаться и утонуть. Я не писала ей со дня смерти Клэр…
Прихлебывая черный кофе с подсластителем, миссис Луэнн Дэвис, ввиду моей временной глухоты, произносила слова медленно и четко:
— Тебе нужно ей написать. Она в изоляторе. Это нелегко.
— Не я ее туда упекла. — Я смотрела на письма, словно на португальские военные парусники в ничего не подозревающем безмятежном море.