Я сортировала белье в прачечной-автомате: цветное от белого, для горячей стирки и для холодной. Мне нравилось разбирать вещи, бросать монетки, вдыхать успокаивающий запах порошка и сушилок, слушать рокот стиральных машин, шлепки простыней и джинсов, когда женщины складывали чистую одежду. Дети играли с корзинами для белья, надевали их на голову, как клетку, сидели, точно в лодке. Я тоже хотела сесть и притвориться, что плыву по морю.
Мать ненавидела любую домашнюю работу, особенно ту, что происходила на глазах у окружающих. Она тянула, пока у нас совсем не оставалось чистой одежды, и иногда стирала трусы в раковине, лишь бы выиграть еще несколько дней. Когда больше ждать было нельзя, мы быстро загружали белье в прачечной и уходили в кино или книжный магазин. Когда возвращались, наши мокрые вещи всякий раз валялись в беспорядке на стиралках и столах. Противно было, что кто-то их трогает. Почему нельзя, как все, остаться и подождать, пока закончится стирка? «Потому что мы не как все, — отвечала мать. — Далеко не как все».
Вот только белье у нее тоже пачкалось…
Когда все перестиралось и высохло, а простыни приобрели вменяемый цвет, я поехала домой на машине Ники, которую та давала мне по особым случаям, например, когда слишком упивалась или когда я стирала ее одежду. Припарковалась перед домом. На переднем крыльце сидели две незнакомые девушки. Белые, со свежими, не тронутыми макияжем лицами. На одной — винтажное серое платье в цветочек. Соломенные волосы убраны в пучок и закреплены деревянной палочкой. Другая, темноволосая, — в джинсах и розовой хлопчатобумажной водолазке. Черные чистые волосы рассыпались по плечам. Через розовый хлопок проступали маленькие соски.
Блондинка встала, щурясь от солнца. Глаза такого же цвета, как платье. Веснушки. Неуверенно улыбнулась, когда я вылезла из машины:
— Вы Астрид Магнуссен?
Я вытащила с пассажирского и заднего сидений полные сумки одежды.
— Вам какое дело?
— Я Ханна. А это Джули.
Вторая тоже улыбнулась, но не так широко.
Я видела их впервые. Они точно не учились в Маршалл-Хай и были по возрасту слишком молоды, чтобы работать в социальной службе.
Ханна зарделась от смущения и оглянулась на темноволосую Джули, ища поддержки. Неожиданно я увидела себя их глазами: грубая, уличная. Подведенные глаза, черная блузка из полиэстера, тяжелые ботинки, каскад серебряных колец в ухе, от крошечных до размером с грейпфрут. Ники с Ивон как-то от скуки проткнули мне уши. Я не сопротивлялась. Им нравилось меня преображать, а я уже усвоила: что там ни вешай в уши, я нерастворима, как песок в воде. Можно взбаламутить воду, но я всегда опущусь на дно.