Остановились у полотна, на котором женщина читала книгу в тенистом саду. Белое льняное платье с синей каймой шуршало, когда она переворачивала страницы. Восхитительный сине-зеленый цвет высокой, как папоротник, травы. Я увидела нас на этой пахнущей мятой картине: Ники в развевающемся белом платье, себя — в кисее с ткаными горошинами. Мы медленно шли к женщине, которая собиралась налить нам чаю. Я одновременно была здесь, в музее, и шла в испачканном зеленью платье по мокрой траве. Ветерок холодил кожу.
Кислота накатывала волнами, мы покачивались. Я больше не боялась. Знала, где мы — в настоящем мире.
— Ништяк, — прошептала Ники, держа меня за руку.
Некоторые картины открывались, как окна и двери, другие оставались разрисованными холстами. Я могла дотянуться до черешни Сезанна на богатой скомканной скатерти, взять персик и положить обратно. Я понимала Сезанна.
— Смотри, персики мы видим сверху, а черешню — со стороны.
— Как вишневый фейерверк! — Ники собрала пальцы вместе и резко развела. Хвостики черешни разлетелись во все стороны. — Хочу смотреть, как обычно, а не получается.
Незаметно подкрался похожий на филина сутулый смотритель.
— Ничего не трогать!
— Один раз умираем… — вполголоса сказала Ники, и мы перешли к следующему полотну.
Я чувствовала, что могу сама все это нарисовать. Действие кислоты усиливалось, и я не знала, где граница этого кайфа. Запредельная высота! Совершенно не похоже на апатию, тупость и забвение перкодана. Двухсотый этаж, пятисотый, ночное небо Ван Гога…
Остановились попить в местном кафе. Я точно знала, где я. В цокольном этаже этого здания — кабинет живописи, моя персональная площадка для игр. Поковырялась в автомате по продаже напитков, несколько раз прослушала вальс из «Спящей красавицы».
— Что играет? — спросила я.
— Тише ты!
Расплачиваясь, я не вспомнила, что делать с деньгами. Кассирша колыхалась, как пудинг из тапиоки, и отводила глаза. Она назвала какие-то цифры, я вытащила деньги, однако не знала, что дальше. Она сама взяла у меня с ладони нужную сумму.
— Данке, хоришо, гутен таг, аригато, — поблагодарила я, надеясь сойти за интуристку. — Дар-эс-Салам.
— Дар-эс-Салам, — повторила Ники, когда мы сели на площади перед музеем.
Именно такой я должна была быть в детстве — радостной, легкой, как воздушный шарик. Мы пили в тени колу и смотрели на прохожих, которые сильно смахивали на животных. Тут вам и антилопа гну, и лев, и птица-секретарь. Тапир и курчавый як. Когда я в последний раз так смеялась?
Ники сказала, что надо в туалет.
— Я не хочу.