— Потом поздно будет!.. Идем!
Мы вернулись в здание, отыскали двери со странными человечками в брюках и юбке. Как смешно мы делим людей по юбкам и брюкам! Неожиданно мир с его половыми условностями показался фантастическим и надуманным.
— Не смотри в зеркало, смотри под ноги, — велела Ники.
Я разглядывала темно-серую плитку, грязный пол в плохом освещении. Во рту отдавало металлом. Из кабинки вышла пожилая дама в желтовато-коричневом брючном костюме. Загорелое лицо, волосы, туфли и пояс были того же цвета.
— Как поджаренный бутерброд с сыром!..
— Извините, моей подруге нехорошо. — Ники прыскала со смеху.
Она втолкнула меня в кабинку для инвалидов, закрыла дверь, расстегнула мне молнию и посадила на горшок, как маленькую. Я болтала ногами и от смеха никак не могла сходить.
— Заткнись и сикай! — приказала Ники.
— Сделай пи-пи для Энни, — сказала я и помочилась.
Оказывается, мне все-таки было нужно. От звука струи в унитазе снова стало смешно.
— Ники, я тебя люблю!
— Я тебя тоже.
Выходя из туалета, я мельком увидела в зеркале свое отражение: красное лицо, черные, как у сороки, глаза, всколоченные волосы, — дикая, точно зверь. Испугалась. Ники поспешила меня вывести.
Перешли в крыло современного искусства. Я сюда никогда сама не ходила. Когда были здесь с матерью, она ставила меня перед красно-синим квадратом Ротко и по часу его объясняла. Я так ничего и не поняла. Теперь мы с Ники стояли на том самом месте и смотрели, как три цветовые зоны пульсируют, проявляя новые оттенки: томатный, гранатовый, пурпурный. Красное росло, синее отступало, как и говорил Кандинский. Дверь в другое измерение.
Утрата, горе, скорбь — вот что изображала картина! Не гнилость и страх, которые навалились утром, а чистое горе. Бессловесное и непостижимое. Мы с Ники обняли друг друга за талию и скорбели. Я представляла жалость к человечеству, которую ощущал Иисус. Как невозможно все это, как достойно восхищения! Это полотно было как виолончель Казальса, как реквием. Мы с матерью, Ники и Ивон, Пол, Дейви и Клэр… Как велика человеческая способность страдать! Остается только взирать в благоговейном ужасе. И дело вовсе не в выживании, а в полноте, в том, сколько сможешь почувствовать и удержать.
Вышли на солнце, мрачные, словно после похорон.
Я повела Ники на постоянную экспозицию, требовалось увидеть богинь. В индийских залах обитала вся остальная часть древнего уравнения. Пышные фигуры танцевали, занимались любовью, спали, сидели на лотосе с руками в характерных мудрах. Шива танцевал в окаймлении бронзового огня. Тихо играли индийские раги. Мы отыскали каменного Бодхисаттву, с усами и в драгоценностях. Он прошел через дверь Ротко, удержал и новое, и старое и вышел с другой стороны. Мы сидели на скамье и впускали в себя его сердце. Мимо, не задерживаясь, проходили посетители. Бросали на нас беглые взгляды. Мы их даже не замечали, как камень — муху.