До окончания школы оставалось всего два месяца, а дальше предстояло стремительное падение в пропасть. По ночам снилась мать, она всегда уходила. Снилось, что меня предложили подвезти в Нью-Йорк, в колледж искусств, а я опоздала к назначенному часу. Потеряла приглашение на вечеринку, где ожидался Пол Траут. Я не спала ночами, перебирала стопку журналов «АртНьюз» двенадцатилетней давности, которую нашла в мусоре, изучала фотографии женщин-художниц, их длинные спутанные волосы, седые, каштановые, светлые. Эми Эйерс, Сэндел Макиннес, Николет Райс. Хотелось быть как они. Эми, с ее курчавыми седыми волосами и жамканной футболкой, позировала на фоне огромного абстрактного полотна с конусами и цилиндрами. Эми, как мне стать тобой? Я прочитала статью и не нашла разгадки. Семья среднего класса, больной отец. Учитель рисования в старших классах помог получить стипендию. В Маршалл-Хай у нас вообще не было рисования…
Я уставилась на изображение Рины в капельках воды от оросителя. Карандашом рисовать мне даже не нравилось. В музеях я предпочитала живопись, скульптуры — что угодно, только не штрихи на бумаге. Просто руке требовалось двигаться, а глазу нужна была причина, чтобы придавать форму пространству между Риной, оросителем и колченогим столиком со ржавой сетчатой скатертью, стаканом и пепельницей. Мне нравилось, что металлическая скатерть напоминает черные завитки кружевного бикини и проволочный забор, а форма стакана повторяет очертания приподнятого бедра, руку высокого мужика на заборе и листья банановой пальмы в доме напротив.
Если не рисовать, тогда какой смысл в игре солнца на черепице, кочках газона и нежных метелках зеленого лисохвоста, который скоро порыжеет, в небе, раздавливающем землю гигантской пятой? Если не рисовать, придется забеременеть или напиться, чтобы стереть все, кроме себя на переднем плане.
К счастью, в моем классе не говорили про колледж. У нас рассказывали про презервативы и оружие. Клэр записывала меня в классы углубленного изучения, но я не удержала планку. Будь она жива, я бы, наверное, старалась, добивалась бы стипендии — я бы знала, что делать. Теперь все это ускользало сквозь пальцы.
С другой стороны, я все-таки ходила в школу, делала домашние задания, писала тесты. Как бы то ни было, получу аттестат. Ники считала меня идиоткой — кому какая разница, ходила ты в школу или нет? Я там обретала успокоение. Рисовала там ножки стульев, похожие на лапки водомеров, могла целый час утрировать перспективу уходящих к доске парт, затылков, шей и волос. На уроке математики передо мной сидела Йоланда Коллинс; я весь урок пялилась на ее затылок в мелких косичках с лентами.