Я улыбнулась при мысли, что ей страшно. Мы действительно поменялись местами.
— Страшно тебе, великой Ингрид Магнуссен, богине сентябрьских пожаров, святой Санта-Ане, повелительнице неба и земли?
Она протянула руку, как слепая, чтобы коснуться моего лица, и не смогла. Я превратила бы ее в пепел. Рука застыла в воздухе.
— Ты единственное, что у меня было хорошего в жизни, Астрид! С тех пор, как я к тебе вернулась, мы никогда не расставались. Вот до этого самого…
— Ты хочешь сказать «до убийства».
— Нет, до тебя теперешней. — Протянутая рука растаяла, как закат. — Знаешь, когда я вернулась, ты меня узнала. Я вошла, а ты сидела у двери. Подняла голову, улыбнулась и протянула руки, как будто меня ждала.
Мне хотелось опалить это мгновение голубым пламенем карбидной лампы. Сжечь его дотла и развеять по ветру, чтобы обрывки пепла никогда больше не соединились.
— Я всегда ждала тебя, мама! Это константа моей жизни. Вернешься ты — или забудешь, что оставила меня у магазина, потеряешь в автобусе?
Мать снова нерешительно протянула руку и на этот раз коснулась волос.
— Ты все еще ждешь?
— Нет. — Я сбросила ее руку. — Перестала, когда Клэр показала мне, что такое любовь.
Мать осунулась. Теперь она выглядела на все свои сорок девять и ни днем меньше. Подобрала с земли туфли.
— Еще что-то? Или я выполнила свою часть сделки?
— Ты когда-нибудь жалеешь?..
Ее лицо стало горьким, как белладонна.
— Жалею ли я? Давай я кое-что расскажу тебе о сожалении, моя дорогая! Ему нет конца. Не найти начало цепочки, которая привела нас сюда. Надо ли жалеть обо всей цепочке и воздухе между звеньями или о каждом звене в отдельности, как будто их можно отделить друг от друга? О начале, которое так скверно закончилось, или только о конце? Я размышляла над этим больше, чем ты можешь представить!
Никогда не думала, что доживу до того дня, когда моя мать, Ингрид Магнуссен, признается, что сожалеет. Теперь, когда она, дрожа от раскаяния, стояла передо мной, я не знала, что сказать. Это было все равно как увидеть, что река потекла вспять.
Мы смотрели на пустынную дорогу.
— Что будешь делать, когда выйдешь?
Она отерла воротником платья пот с лица. Из кирпичного здания администрации выходили секретарши, клерки и охранники. Наклонялись на горячем ветру, придерживали юбки. Шли на обед в хорошее кондиционированное кафе. Завидев нас, зашушукались — мать уже стала знаменитостью. Мы смотрели, как они заводят машины. Я знала, что она представляет ключи в руке, педаль газа, темный значок, показывающий полный бак.
Она вздохнула: