Место для дуэли выбрали прегадкое: грязный, размокший от дождей берег Тясмина, заросший низким кустарником. С дальнего берега две сохнущие ивы забросили в реку жёлтые удочки.
— Господа, я последний раз предлагаю вам помириться, — Орлов выпускал изо рта облачка пара.
— Ни за что, — Француз сдвинул цилиндр на глаза.
Якушкин снова бросил монетку:
— Вам стрелять первому, Пушкин.
— Привыкли доверяться жребию?
— Скорее судьбе.
Разошлись на тридцать шагов.
Оловянный Тясмин поблёскивал в тумане, по воде несло ивовые листья.
Погибнуть сейчас — и Зюден останется на свободе.
— Сходитесь, — крикнул Охотников и, задохнувшись от холода, согнулся, кашляя в рукав.
Всё это было нелепо и неправильно. Нужно было немедленно что-то придумать, что-то понять, чтобы вырваться из круга обид и подозрений, но единственная доступная Пушкину возможность действовать была заключена в горстку пороха и взведённый кремень, готовый коснуться кресала.
Он даже не предусмотрел ничего на случай своей смерти. Впрочем, к чему думать о смерти, когда выпало сделать первый выстрел. «Ни роду нет, ни племени… — крутилось поверх всех мыслей, на самом мениске сознания. — В чужой мне стороне…»
Шаг к барьеру — второй — третий — седьмой…
Не убивать же его, — думал Пушкин. — Якушкин, конечно, мерзавец и шпион, но чей? — не турецкий же? Скорее коллега, засланный агент, только специалист по политическим делам.
Следует признать, что помимо этих доводов у Пушкина был и ещё один: убивать не следует никого.
(A small remark. За четыре года до событий нашей повести фехтмейстер Вальвиль говорил Пушкину:
— Вы дерётесь с намерением убить меня! С яростью! Но решающий укол вы удерживаете, почему? — Вальвиль оборачивался к остальным ученикам. — Потому что Пушкин удовлетворяет ярость возможностью убийства. Смотрите, — марево сливающихся клинков, звон; и Пушкин с учителем вновь замерли, скрестив шпаги — оба маленькие, крепкие, азартно-напряжённые. — Пушкин хочет, чтобы я умер не телесно, а в его глазах.
Вальвиль обожал Пушкина и прочил ему будущее большого фехтовальщика, особенно отмечая именно это вечное стремление победить, приравняв поражение противника к его физической смерти. Только добавлял:
— Впрочем, в наше время это вас скорее погубит.
Пушкин не понимал тогда этих слов, да и не размышлял о них. Фехтовать было приятно, но не с кем. Учитель бился с Александром лично всего дважды, оба раза с целью демонстрации, а кроме него настоящим партнёром мог быть только Горчаков, но тот с Пушкиным водился мало, и оказаться с ним в паре не довелось.)