В наступившей тишине звонко и безумно прозвучал свист далёкого ная — пастушьей флейты, разносимый над влажными полями на вёрсты вокруг: «Фу-у, фу-у, фу-у… фу-фу-фу-фу…»
* * *
В голове у Черницкого вертелся прилипчивый странный мотив, и статский советник напевал его неслышно, одним дыханием.
— Фу-фу-фу, — сопел слегка простуженный Черницкий. — Фу-фу-фу-фу-фу-у…
— Давно этот Рыжов с вами говорил?
— Нынче утром, — (фу-у, фу-у…)
Начальственное лицо, пред коим вновь предстал статский советник, вытянуло из прибора перо и смяло его в пальцах.
— Что делать… Что делать, друг мой. Никто в нашей бедной стране ещё не получал прививку от логики. А умерло от неё уж немало.
— Распорядитесь и его?..
— Считайте, что уже распорядился. А что вы так смотрите? Или мы с вами не знали, что может случиться? Француз рискует, Рыжов рискует… — («Фу-фу-у… фу-у» — думал Черницкий, глядя, как гибнет перо в начальственном кулаке). — Что могли, они сделали. Пора покончить с обоими.
— Когда приступать-с?
— Сегодня, Черницкий, а то покамест вы будете… — начальственное лицо задумалось, — измышлять… Убейте Рыжова нынче же, и дело с концом.
Давным-давно — кто такой Зюден? — последнее откровение А.Р. - армия Инзова — к цыганам!
Укрась же, о дружба, моё песнопенье,
Простое, внушённое сердцем одним.
Н.И. Гнедич
Октябрь 1791 года, б е з п о с т о р о н н и х:
Незадолго до того, как мне исполнилось двадцать три, дошла до меня весть о кончине моего названного отца и первого воспитателя — князя Трубецкого.
Меня вызвал лично генерал Юрский, с которым я, благодаря объединяющей нас тайне, к коей оба мы сделались причастными в Храме Креста и Розы, состоял в отношениях более дружеских, нежели служебных.
— Можешь выпить, — штоф уже стоит на столе перед генералом. Красное оживленное лицо Юрского говорит о том, что тризну по Юрию Никитичу Трубецкому он начал справлять без меня. С князем он не был знаком. Видно, для того я ему и нужен, чтобы оправдать возлияние. Помянем Юрия Никитича, царстве ему небесное, добрый был человек.
— А сам-то ты веришь, что понадобишься когда-нибудь? — спрашивает генерал. Глаза его по-хмельному влажны.
— Не дай Боже, — отвечаю ему.
— То-то же, — неведомо к чему говорить Юрский и наливает вновь. Проходить минута, и он добавляет. — А я теперь знаю, кто ты таков.
— Кто я таков?
Юрский кладёт передо мною маленький серебристый ключ.
— Покойник, говорят, велел передать тебе перед смертью.
Я беру ключ и пытаюсь догадаться, что сие должно означать. Вспоминаю вдруг о медальоне, висящем у меня на шее вот уже третий год. Генерал кивает, видя, как я сую руку под воротник.