— Занятно получается. Ипсиланти с его антиосманским движением приносит Турции столько пользы, сколько и Зюден не сумеет принести.
— Это зависит от нас.
— Mais comment? Как именно?
— Принесет ли Зюден пользу Турции, или мы его прежде поймаем. Семён Михалыч, — Раевский повернулся к старику. — Кто из всех, перечисленных вами людей, наиболее связан с крымскими греками?
Броневский надел пенсне и вгляделся в лист, исписанный ровным почерком Александра Николаевича.
— Аркадий Вафиадис, — сказал он. — Рыбак. Семь лет назад его привлекали к работе и сильно выручили. Можно сказать, спасли. Он грек, знает всех и вся в Юрзуфе и около него. Одна беда — любит выпить. Последний раз было о нём слышно год назад, когда передавал его сиятельству…
— Нессельроде?
— Ему, родимому. Передавал такие же перечни людей, что и вам. Ежели за последний год ничего не изменилось, вы найдёте Вафиадиса в харчевне «Русалка». Когда он перестаёт пить, становится очень смышлёным. А главное — никогда, ни в трезвом виде, ни пьяный — не болтает. Молчун, только слушает.
Броневский легко вынимал из тренированной памяти сведения. Видно было, как редко ему приходится использовать всё, что успел он узнать за время долгой работы, и как счастлив он сейчас снова почувствовать себя в строю.
— Поедете сами, — сказал Раевский Французу. — В Юрзуфе встретитесь с остальными нашими женщинами, — он имел в виду мать и двух других сестёр. — Я останусь здесь с тем, чтобы найти какие-нибудь следы. В Феодосии должны быть тайные контакты если не у Зюдена, то у его связного.
* * *
Выезжали после полудня. Старик засиделся с Раевским-старшим за трубками; вышли, когда генерала Раевского хватилось семейство.
Броневский вышел в халате и красной курительной шапочке, похожий на турка.
В дорогу он насовал барышням фруктов и цветов, крепко обнял Николая Николаевича и подошел к Пушкину.
— Вы так и не прочитали ни одного стихотворения, — сказал он.
Пушкин удивился.
— Что же вам — прямо сейчас прочесть?
— Не нужно, я не смыслю в стихах. Но вы ведь пишете много, я слышал.
— Бывает.
— Оставьте службу, — Броневский смотрел пыльными глазами. — Она как ревнивая баба, убьет вас, потому что вы можете жить без неё.
Он снял шапочку, давно уже утратившую функциональность: волос у Семена Михайловича почти не осталось, и защищать их от табачного запаха не было нужды.
— Я подумаю над вашими словами, как только исполню долг, — ответил Пушкин. — До того я бы стал преступником, последовав вашему совету.
— Я понимаю, — Броневский затряс головой. — Я понимаю…
С Александром Раевским обменялись рукопожатиями.