...
…Да, от такой жизни впору волком завыть. Эх, а как хорошо было в Михайловске! С каждой получки – то в кабак на Базарную площадь, то к Кларкиным девкам – не житье, разлюли-малина! Одно слово – город! Да, бывали дни веселые, бывали, да прошли… И дернула же меня нелегкая тогда пойти бастовать вместе со всеми! Говорили – испугается жмот Фогельсон, зарплату прибавит… А он вместо этого всех нас взял и выгнал взашей. Потом куда только не совался – как узнают, что меня с лесозавода уволили, так сразу расчет дают. Мол, нам забастовщики не нужны. Вот и приходится теперь торчать дома и с хлеба на квас перебиваться. А как иначе! Последний раз деньги в руках держал, когда меня староста нанял огород вскопать. Да и то – разве это деньги! Только и хватило, что один раз напиться… Как там в песне поется: «У сокола крылья связаны, и пути ему все заказаны». Эх, кабы сила!
Кажется, пароход из города пришел. Ишь как мальчишки под окном раскричались: «Пароход, пароход»! Эка невидаль! Наверное, это «Святогор» из Михайловска. Пойти, что ли, поглядеть, чего он там привез? Хотя не все ли равно что? Все равно денег нет!
7 мая. Вот так дела! Пахал Макар огороды, да попал в воеводы! Прихожу на пристань, а там уже народ толпится: пароход из города встречают. И староста, Алипий Григорьевич, тут, и кабатчик Евграф Кузьмич с двумя работниками – как-никак ему с каждым пароходом из города водку привозят. Бабы тоже – куда без них! И поп, отец Яков, тоже пришел вместе со своей дочкой Машкой. Эх, хороша девка! Мне б такую! Только отец Яков ее пуще глаза бережет… И, говорят, уже жениха ей в городе приискал, из семинаристов. Так что видит око, да зуб неймет…
А пароход все ближе и ближе подходит. Смотрю я – вроде «Святогор», а вроде как и другой какой-то. И флаг на нем черный, и название другое – «Термидор»[18], и спереди и сзади на нем пулеметы стоят, а возле них – вооруженные люди. Что за гости такие к нам пожаловали? Вот подвалил этот «Термидор» к причалу, сбросили они сходни, и спрыгнул на берег какой-то человечек невысокого роста, в фуражке и кожанке, с кобурой на поясе. Наверное, у них самый главный. Взмахнул рукой да как закричит во всю глотку:
– Товагищи! Мы пришли дать вам свободу!
А голос у него хоть и громкий, да тонкий и визгливый, прямо как у бабы. И слова выговаривает как-то странно, словно не по-русски. Народ молчит, пялится на него во все глаза. Только один хромой дед Аким решился голос подать:
– А ты, мил-человек, кто такой будешь? Мужик али баба?
Мы все так и обмерли. А этот, в кожанке, так глазами сверкнул, что не будь дед Аким подслеповат, он бы со страху окочурился. И закричал еще громче: