Одной рукой ассистентка прижимает к животу нижний край планшета, а другой снимает с держателя черный фломастер. Машет им у себя перед носом и говорит:
– Несмываемые чернила.
Тогда в Оклахоме, утром в тот понедельник, щурясь на солнце, глядя на пустую дорогу влажными глазами, слезящимися от запаха горячего асфальта, мой отец сказал:
– Ты же все знаешь, да? Ну, как быть с девчонкой?
Он сказал:
– Ты же знаешь, как предохраняться?
Я сказал, что все знаю. Я знаю.
И он спросил:
– А ты это делал?
Что именно? – уточнил я. Надевал презерватив? Или был с девушкой?
И он рассмеялся, хлопнул себя по бедру, выбив облачко пыли из джинсов, и сказал:
– А зачем еще надевают резинку, если не для того, чтобы быть с девчонкой?
Оклахома раскинулась вокруг нас – мир, распростертый по всем направлениям от того места, где мы стояли на гравиевой обочине шоссе, только мы с ним вдвоем, он и я, и я сказал своему отцу, что никогда не встречу ту самую единственную девчонку. Которая на всю жизнь.
А он сказал:
– Не надо так говорить. – По-прежнему щурясь на горизонт, он сказал: – Просто не надо робеть, надо быть посмелее.
Этот черный фломастер, говорит девочка-ассистентка, он как временная татуировка. Вообще не смывается. То есть когда-то он смоется. Только на это уйдет целая жизнь одного куска мыла.
Вставляя фломастер обратно в держатель в верхней части планшета, она говорит:
– Надеюсь, у вас в гардеробе хватает рубашек с длинным рукавом.
Камни и солнце. Автобуса что-то не видно. Вся моя одежда, которая есть, лежит в чемодане. Мне надо было заткнуться. Или сменить тему. Например, заговорить о прогнозе погоды или о ценах на бушель озимой пшеницы. Мы могли бы скоротать время за разговором о миссис Уэллтон, начальнице почты, и о ее слизистом колите. Или поговорить о достоинствах и недостатках новых тракторов «Месси» в сравнении с «Джоном Диром», или вспомнить о том, каким дождливым и холодным выдалось прошлое лето, и тогда нам обоим было бы проще – и теперь мы бы были гораздо счастливее, оба.
Этот автобус, он по-прежнему где-то за горизонтом.
И знаете что? Я сам все испортил. В те последние десять минут перед тем, как уехать из дома, я сказал папе, что я – оклагомо.
Гомо из Оклахомы.
Беседуя с девочкой-ассистенткой, я глотаю еще одну таблетку. Пот течет у меня по лицу. Струи пота стекают со лба на брови. От висков – по щекам. Капельки пота собираются на мочках ушей. Срываются, падают на пол, ложатся темными пятнышками мне под ноги. Кожа на шее горит.
Ассистентка говорит:
– Может быть, вы прекратите глотать таблетки?