Она говорит:
– А то вид у вас нездоровый.
Я говорю ей, что я здоров и ничем не болею.
Автобуса по-прежнему нет как нет, и мой отец говорит:
– Это просто недоразумение. Ты не тот, за кого ты себя принимаешь.
Он сплюнул в пыль, на пыльный гравий на обочине шоссе, и сказал:
– Это все из-за того, что кто-то сделал с тобой нехорошую вещь, когда ты был маленьким.
Кто-то трахнул меня в попу.
И я спрашиваю его: Кто?
– Зачем тебе знать имена? – говорит мой отец. – Ты, главное, знай, что от природы ты не такой.
Я просил: Кто меня трахнул?
Но отец лишь покачал головой.
И я сказал ему, значит, это неправда. Он это выдумал. В надежде, что я изменюсь. Он выдумал эту историю, чтобы сбить меня с толку. Придумал причину, почему мне нельзя просто быть тем, кто я есть – и быть этим довольным. В нашей округе нет растлителей малолетних. Нет и не было никогда.
Но отец покачал головой и сказал:
– Это не выдумка.
Он сказал:
– И мне жаль, что не выдумка.
Автобуса по-прежнему не видно.
– Расслабься, чувак, – говорит голос.
В этой комнате, здесь и сейчас, Бранч Бакарди говорит:
– Даже если ты склеишь ласты, доведешь себя до сердечного приступа или инсульта, тебя просто положат на спину, и Касси оседлает твой мертвый окоченевший дрын в положении сидя верхом на партнере.
Он отходит от нас и говорит на ходу:
– Сегодня у нас лотерея, а что же еще?
Снимая белые хлопья со свитера ассистентки, я говорю, что, как бы кошмарно это ни звучало, но, вполне вероятно, я позволил, чтобы больше пятидесяти незнакомых парней трахнули меня в задницу, лишь для того, чтобы доказать, что отец был неправ… Это мой самый главный страх в жизни: что я подставил свой зад этим парням, которых хватило бы, чтобы составить пять бейсбольных команд, лишь бы доказать себе, что мой отец – не извращенец.
В ту секунду, в тот удар сердца, когда на горизонте показался автобус, отец сказал:
– Ты должен мне верить.
Я говорю, что он врет. У меня подгибаются колени, так что я могу взяться за ручку моего чемодана, даже не наклоняясь. Но мне все-таки удается устоять на ногах. Мои губы произносят слова. Они говорят, что он врет, чтобы я оставался натуралом.
С каждым словом автобус все ближе.
Отец говорит:
– Ты мне поверишь, если я скажу, кто это сделал?
Кто меня трахнул, когда я был маленьким.
Моя рука, в которой зажат билет, дрожит.
Автобус уже подъезжает. Последние секунды того последнего разговора с отцом в Оклахоме подходят к концу, и отец говорит:
– Это был я.
Это он меня трахнул.
Беседуя с девочкой-ассистенткой, снимая белые хлопья с ее черного свитера, я случайно кладу в рот чешуйку перхоти вместо таблетки. Мертвая кожа, жесткая от жира или воска. Я выплевываю ее.