Я всё ещё боялась повернуться и, крепко зажмурившись, уткнулась в мамин живот, твёрдо веря в то, что она сможет защитить меня от жестокости окружающего мира.
– Нет, всё совсем не хорошо! – неприятный женский голос за спиной сорвался на визг, – вам не место среди приличного общества! Забирайте свое отродье и немедленно покиньте этот дом!
– Мередит…– несмотря на кажущееся спокойствие, мамин голос подобно туго натянутой струне дрожал от напряжения.
– Молчать! Не смей произносить моего имени своим грязным ртом, мерзкая потаскуха! Будь, ты проклята за всё зло, что мне причинила! Убирайтесь! Убирайтесь немедленно, пока вас обеих за волосы не выволокли отсюда вон!
Я чувствовала мамину боль. Она не оправдывалась, не умоляла, а просто стояла и смотрела в глаза окружающих, в которых не читалось иных чувств кроме ненависти и презрения.
За что они так с нами? Неужели то, что мама такая красивая – плохо? Я множество раз замечала, с каким восхищением смотрели на неё все мужчины, когда поблизости не крутились их жены и невесты. Каждый мечтал, чтобы ясный взгляд блестящих серых глаз был предназначен ему одному.
Но мама не смотрела ни на кого. Для неё всегда существовал лишь один мужчина – мой папа. Как часто бессонными ночами, думая, что я уже сплю она прижимала к себе его фотографию – единственную память, что осталось после того как он, возвращаясь в страшный ливень домой, слетел в своём грузовике со сломанного участка моста.
Вместе с ним той ужасной ночью мы потеряли не только любящего мужа и заботливого отца, но и надежную защиту от озверевших жителей крошечного провинциального городка, для которых всё, что отличалось от них самих, считалось смертельным грехом. Они возненавидели мою мать только потому, что своей утонченной красотой и изысканными манерами она словно бы бросала вызов всему их прогнившему насквозь ханжескому обществу. Резко отличаясь от них во всём, она наносила смертельное оскорбление всем им уже одним своим существованием.
Мне было страшно. Я боялась, что кто-нибудь обидит нас, причинит боль. Собрав в кулачки всю свою решимость, я оторвала заплаканное лицо от маминого нарядного платья, на котором осталось влажное пятно от слёз, и избегая смотреть по сторонам, прошептала:
– Мамочка, пойдём… пожалуйста, уйдём отсюда.
Она опустила на меня глаза. Господи, сколько же добра и любви было в том её взгляде! По – прежнему прижимая к себе, оберегая от всего остального мира, она сквозь осуждающе глядящую свору, готовую в любой момент наброситься на неё, спокойно и степенно повела меня к выходу. Не теряя достоинства, с гордо поднятой головой она шла, в то время как толпа сама вынуждена была расступаться перед ней. Никто не посмел оскорбить её.