И даже простодушный Добрыня понял, что не верит Владимир в мир между братьями.
Пытался князь оградить Бориса, Глеба и всю державу от Святополка. Поэтому нежданно нагрянули в Туров нарочитые его дружинники и взяли под стражу Святополка и Рейнборна и заточили обоих в темницу киевскую. Думные бояре принялись с пристрастием допрашивать челядинов Святополка, и много зла им открылось. Святополк фактически уже переметнулся к Польше, и только ждал своего часа, чтобы пойти на переворот в державе и сбросить с высокого стола князя Владимира.
– Ну, вот и ладно! Вот и ладно… – приговаривал Владимир, выслушивая все, что доносили ему после ночных допросов бояре. – Вот мы ему голову-то и открутим!
Но в пещере киевской, во тьме, плакал инок Илия:
– Зачем? Зачем ты, князь, зло к себе приблизил? Зачем злом наполнил сердце свое? Как болезнь черную, привлек ты к себе Святополка, не ведая будто, что зло прилипчиво, как чума… И ты уже полон им.
Поэтому не удивила Илию весть, что Ярослав, от Киева отложившись, перестал отцу дань платить.
Для Владимира эта весть тоже не стала неожиданной. Ждал он, когда, рожденные в ненависти и грехе, дети Рогнеды пойдут на него. И, услышав весть об измене Ярослава, словно обрадовался. Молодо пробежался он по теремным покоям. Молодо сбросил черные одежды вдовца. И, словно вернувшись на тридцать лет назад, явился перед воеводами в доспехе воинском.
– Мостить мосты! Торить дороги на Новгород! – кричал он боярам и воеводам, давно не видевшим князя в таком гневе и молодой языческой ярости. – Идем на Новгород! Отступника Ярослава резати…
Охнул, схватясь за сердце, Добрыня.
Охнул, упав на колени перед иконой, инок Илия.
«Господи! – кричало сердце его. – Сколь зла умножилось в державе твоей! Отец на сына смерть умыслил! Возносит меч ненависти над постылым, а сатана толкнет под руку, и обрушится меч на милого… Я-то уж знаю! Я – ведаю! Господи, не допусти! Господи, отврати от зла вселенского…»
Сбирались рати, рубили черные мужики просеки, чтобы большое конное войско могло дойти до Новгорода.
Метался в бреду Добрыня старый, свалясь от невместимых в его доброе сердце горестей.
– Эх! – говорил злой и помолодевший князь. – Не ко времени Добрыня свалился! Ему не впервой на Новгород ходить… Он бы рати повел.
– Как бы он повел? – шептались воеводы и бояре. – Словно князь забыл, что Добрыня – самый старый в свите его! Словно не видит, что Добрыня едва ходит на ногах своих опухших!
– Да как бы он повел? – говорили другие. – Чай, ноне Новгород не тот, что прежде. Сей город – христианский! Да в Новгороде дети его любимые. Тамо и внуки его малые… Куда бы он? Проливу своих детей пошел бы?