Гренадеры вдруг разжали руки, и я освободилась.
– Клянусь вам, – настойчиво повторила я, опустив руку на перила ведущей вниз лестницы, – скоро я стану русской императрицей. Я обрушу на вас всю мощь Азии, я призову из монгольских степей миллионы всадников, и когда дикий калмык будет танцевать лезгинку на крыше берлинского дворца, вы вспомните сегодняшний день и этот разговор…
– Поторопитесь, княжна, – зевнул одноглазый, – вам осталось жить год или два… Потом идеальный яд возьмет свое, у вас начнут выпадать волосы и крошиться зубы, и все, все будут думать, что у вас обыкновенная чах-хотка…
– Auf Wiedersehen, княжна, – сказал Фридрих, – кхе-кхе…
Печально опустив голову, я спускалась по лестнице, а вслед мне неслись раскаты мужского хохота.
Глава семьдесят восьмая,
в которой я умираю
Итак, любезный читатель, в компании Чегодая я отправился в ставку главнокомандующего. Калмыки ссудили мне лошадь, взамен черногорского конька, оставленного мною у Мартена, и сразу после полудня мы выехали на север.
Мы ехали через Делиорманский лес, тем же узким дефиле, которым днем ранее шла наша армия. Здесь повсюду были еще следы крови и пороха, на листьях и на траве, как ежели бы кто-то написал нюрнбергским карандашом, а затем в спешке стер написанное хлебным мякишем или индейской резиной[314]. Я ехал в задумчивости, рассчитывая заехать по пути к Мартену и Кале и разобраться с тем странным разговором, и выяснить, почему поцеловать можно только один раз, да и вообще серьезно поговорить… Предаваться сладостным мечтам о возможной встрече с желанной девушкой мне мешал только Чегодай, постоянно нывший и говоривший о том, что война засела у него уже в печенках и пора бы закончить попусту рубить саблей и вернуться домой, в Ставрополь[315].
– Что же ты будешь делать, когда вернешься домой? – спросил я у калмыка.
– Водку пить буду, – невозмутимо отвечал Чегодай. – Четыре-пять лет водку не пил. На войне нельзя пить. Красивую женщину, найду, нойхн, женюсь.
– Будешь водку пить – жену бить будешь.
– Нам жену бить нельзя.
– А что вам еще нельзя?
– Браниться дурными словами нельзя. Родителей ругать нельзя. Заблудившемуся в степи отказывать в ночлеге нельзя. Огонь оскорблять нельзя. Ногти бросать на землю нельзя. Много чего нельзя.
Я подумал, что история калмыков чем-то похожа на историю древних иудеев: те же долгие блуждания от одного края степи к другому в поисках обетованной земли и те же суровые нравственные законы.
– А ты знаешь, – не утерпел я, – что во Франции и в Германии вас называют дикарями без чести и совести, считают, что вы пришли из Азии, чтобы завоевать весь христианский мир?