– Ах вот как! – тоже подбоченилась Каля. – А ты, значит, прочитала! Две книжки про немецких рыцарей, и еще одну, про сицилийский замок[332]. Да кому ты нужна-то, вертихвостка эдакая, любезная Кунигунда… Что ты знаешь о любви, о том, как сердце разгорается, а потом словно обрушивается вниз струей водопада? О том, как слезы душат грудь и ломают кости… Для тебя любовь – веселая забава, игрушка… Фефа ты и есть…
– Ну-ка, прекратите обе! – прикрикнул Иван Перфильевич. – Постыдились бы, у гроба покойного! Какое же падение нравов в современной молодежи… Хотя, должен признаться, я лично симпатизирую славянке…
– So ein Unsinn! Глупость какая! – закричали в один голос Карл Павлович и профессор Мюллер. – Вы хотите предать нашего мальчика в руки религиозным сектантам, которые отторгнут ему ножом тестикулы, а затем заставят ходить по базарным площадям в лохмотьях и побираться… Вы хоть понимаете, глупые вы русские люди, что цивилизация и порядок должны торжествовать прежде всего?
– Я, вообще-то, еще жив, – сказал я, поднимаясь в гробу. – Эй, вы меня слышите, спорщики?
– А какие ягоды он в лесу собирал! – всхлипнула Лаврентьевна. – Землянику, малину… Всё крупная ягода была, отборная. Я блинов напекла, по древнему языческому обычаю, вкусные блины. Берите, кто хочет помяну-у-уть…
Я лег назад в гроб и закрыл глаза. Этого не может быть, подумал я. Всё, что я вижу, это лишь болезненный бред, порождение моих собственных мыслей, и чтобы прервать этот бред, я должен сейчас, во сне, по рецепту Станислава Эли, попробовать уснуть. Тогда я проснусь.
Но едва я успел подумать о том, как кто-то тронул меня за плечо. Я осторожно приоткрыл один глаз. Нависая надо мной, у крышки гроба стояли Аристарх Иваныч и Федор Эмин.
– Куда это ты собрался? – покачал головой Аристарх Иваныч. – Я тебя никуда не отпускал. Тебе нужно прочитать еще много книжек в моей вивлиофике и проспрягать глагол to be. Давай, повторяй за мной: I am, you are, he is…
– Быть или не быть, – задумчиво проговорил я. – Интересная получается контроверза. Жить ли достойной человеческой жизнью или же влачить жалкое существование, не бороться, не сражаться ежеминутно за свое естественное право бытия, а плыть по течению и умереть, в конце концов, как жалкая тварь…
– Мы все не умерли, а были убиты, – сказал, как бы оправдываясь, Эмин, – и погибли по вине черного человека, твоего приятеля… Я умер, потому что предал русскому правительству секретные карты, а Аристарха Иваныча убили подкупленные Магометом пугачевцы…
– Он мне не приятель, он враг мой, – отвечал я. – Слушайте, а почему с вами нет Татьяны Андреевны? Ведь она тоже погибла, там, в Татищевской, я видел…