– Я знаю, – просто заметил приказчик.
– Видишь, в чём-то мы с тобой схожи. Слушай дальше, не отвлекай, душа моя. В Вишенках повстречалась мне, Макарушка, девушка, женщина, которая перевернула всё в моей душе, заставила забыть и семью, и сына родного Алексея. Никогда не думал, что такой влюбчивый я, а тут как бес попутал. С одной стороны Ядвига, царское разрешение на брак, сын, а с другой – мужняя женщина, жена садовника Татьяна, Танюша, Татьянка, и снова простолюдинка. Жили они с мужем в Борках, соседней деревушке, а работали в Вишенках у пана Буглака. Это-то как понимать, а?
Макар напрягся, вжался в кресло, застыл. Ведь это же его мама! О ней речь!
– И ты помаленьку начинаешь понимать меня, слава Богу, – купец удовлетворённо крякнул, продолжил разговор. – Молчи, Макарушка, потом всё скажешь, а пока молчи, дитя моё, дай высказать всё, век мой недолог, с грехом невысказанным тяжело в гроб ложиться. Но и носить, хранить в себе – тоже не с руки.
Узнал я у Казимира Казимировича, что Татьяна с мужем живут уже лет шесть, а детей так и не нажили, вот так. Бездетные, значит. Но я не об этом. В то время я не об этом думал, вскружила голову, затуманила разум красота неописуемая Татьяны. Возжелал я её, ты уж прости меня, старого, но слов из песни не выкинешь, как не вычеркну из жизни Таню-Танюшу из Вишенок. Такие красивые русские бабы могут народиться разве что только в таких же красивых, благодатных местах, как Вишенки. Природа, знаете ли!
Дальше-то что было? А вот что.
Поведал я под большим секретом Казимиру Казимировичу о своей страсти, тот отправил садовника на целых шесть месяцев в Могилёв, в опытное садоводство при губернаторе, на учёбу.
Знаний набираться, ума. Вот так, душа моя.
Когда твоя матушка понесла от меня, сменила маленько свой гнев на милость, разрешила содержать в тайне наши дела, позволила великодушно принимать участие в твоём воспитании, обучении, Макарушка. Вот так! Поэтому ты и учился, воспитывался по гимназиям, работал приказчиком и сидишь теперь вот здесь, в стольном граде Санкт-Петербурге, а не садовничаешь в Борках да Вишенках.
А сейчас говори, только не вели казнить, сынок, это жизнь, и её не перекроишь по-новому, не сошьёшь в угоду твоему теперешнему положению, житейскому опыту. Надеюсь, обиды на своих родителей не будешь держать, постарайся понять. А поймёшь, значит простишь, сынок.
Купец откинулся на спинку кресла, утопив себя в нём, устало прикрыл старческие глаза, полулежал, отдыхая. Руки сложил поверх живота, сцепив пальцы.
И Макар замер, застыл, оглушённый известием, переваривал, укладывал в голове новость.