Марфа видит, давно видит и как никто в округе знает и понимает свою сестру. Как она страдает, как она страдает, бедненькая! Кто и чем сможет измерить её страдания, её мучения? Ведь не от хорошей жизни она бросилась в омут. И не от безделья обрекла себя на хождение, на паломничество по святым местам. Потому как желает, страстно желает Глашка родить ребёнка. Она бредит этим, разве неизвестно то родственникам? Ещё как известно. И всем деревенским, особенно бабам, всё это ведомо и понятно.
Марфа прекрасно понимает, осознаёт: главное, самое высшее предназначение женщины – родить ребёнка, родить человека. Этому учила её мама, к этому готовит женщину природа, так устроено её тело, ум, сознание. Знает и понимает это и Глаша. Однако Бог не дал ей такой возможности испытать чувства материнства, когда после боли физической приходит ни с чем не сравнимое чувство радости от рождения ребёнка, человека, твоей крови и плоти. Тогда ты перестаёшь существовать для себя, а все твои мысли, помыслы, поступки направлены на заботу о своей кровинушке.
А Глаша, сестра её кровная, не испытала такой благодати. Марфа не может себе позволить не помочь сестре. Кто, как сможет ей помочь, кроме её, Марфы? Разве чужие люди смогут это сделать? Посочувствовать – да! Может быть, и понять – да, поймут! Чужие люди смогут это сделать, войти в положение, но не более того. Но уж помочь? Именно помочь, а не посудачить, перемолоть косточки. Да-а, на чужой роток не накинешь платок, это понятно. А вот именно поможет, спасёт сестрицу она, сестра Глаши, и больше никто на этой земле. Пусть её, Марфу, кто-то потом и осудит, выставит, возможно, в некрасивом свете, она стерпит, всё стерпит и вынесет. Ибо это не будет идти ни в какое сравнение с теми страданиями, что переносит, с чем живёт её Глашенька, сестричка её единоутробная.
Марфа всё видит и понимает. Видит, как загораются глаза Глашкины, когда подходит она к люльке с младенцем, какая боль потом исказит её красивое лицо. Как озарится оно, когда женщина забывается, заигрывается с чужим ребенком и вдруг зайдётся в неуемном плаче, тайком от людских глаз. Вот поэтому старшая сестра предпочитала оставлять детишек на попечение старенькой бабки Юзефы да деда Прокопа, чем родной младшей сестры. Потому как понимала, какую боль причиняют Глашке чужие дети.
Понимает Марфа, что сестре не только горько и обидно за себя, как нерожалую женщину, но и стыдно перед мужем своим. За что он страдать должен? Это он с виду вроде как спокоен, не даёт повода жене усомниться в своей преданности, старается не травмировать её. Так это только с виду. А что у него на душе? Кто был там, кто видел? Марфа хорошо помнит Ефима молодым и может сравнить его теперешнего с тем Фимкой, что был перед венчанием, перед женитьбой. Понятно, что после схватки с медведем не о лице речь идёт, нет. Хотя мужчина отпустил бороду, усы, и, не зная, вряд ли поверишь, что под седыми волосами скрывается изуродованное, в шрамах лицо.