Матушка скромно потупилась, перебирала загрубевшими от сельской работы пальцами кончик платка, собиралась с мыслями. Все ждали, заинтересованные.
– Любить самой, вот так, как вы, Макарушка, продолжаете любить жену, так и женщине для счастья необходимо любить своего мужчину, мужа, рожать от него детей, – бросила мимолетный взгляд в сторону батюшки, продолжила. – Заботиться о них, трудиться ради них, жить ради них, совершенно забыв о себе. Вставать и ложиться спать с мыслями о муже, о детишках. Если вдруг у кого-то возникнет вопрос ко мне, я постараюсь упредить его: я счастлива! Да! Я счастлива! – закончила матушка Евфросиния и гордым взглядом обвела застолье.
За всё время, пока говорила жена, отец Василий не поднял глаз от стола, сидел, уставившись в одну точку. Только лёгкое подрагивание пальцев, что нет-нет да барабанили по столу, говорило об истинном состоянии батюшки: он волновался.
Тогда, в 1905 году, его, полкового священника, изрешеченного осколками японского снаряда, после длительных мытарств в санитарных вагонах доставили в госпиталь Санкт-Петербурга. Адские, страшные боли рвали тело, раны никак не хотели заживать. Но больше всего терзали душу мысли о погибших товарищах, что остались там, на реке Ялу под Тюренченом. И хотелось, страсть, как хотелось быть опять вместе с однополчанами на китайско-корейской границе. Но вердикт врачей был как приговор: к службе в Российской армии в должности полкового священника Старостин Василий сын Петра непригоден!
Мир рухнул! Жизнь остановилась, свет померк! А зачем такая жизнь? Кому она нужна, с такими ранами, не столько телесными, а в большей степени с душевными? Скреплённое кровью мужское братство уже никогда не отпустит настоящего мужчину, будет держать, звать за собой. С чем можно сравнить и на что можно променять однажды опалённый фронтовым огнём надёжный штык, плечо товарища, готовность его пожертвовать собой ради тебя, а ты себя готов отдать, не задумываясь, за друга, за общее дело, за веру, за Родину. Именно там, на фронте, любовь к Родине из абстрактной, книжной, затёртой, звучащей иной раз пустым звуком превращается в настоящую, осязаемую. Тогда ты понимаешь под этим чувством не какие-то слова, буквосочетание, а спасение своего товарища, сослуживца, защиту того клочка земли, который воплотил для тебя, вобрал в себя все понятия о Родине. Мало того, он стал ею, роднее, ближе, милее вот этого клочка у тебя нет и не будет, и ты с однополчанами встал здесь насмерть. Именно здесь, сейчас ты понимаешь, что без спасённого тобою кусочка вот этого, политого кровью твоей и товарищей каменистого клочка земли не станет Родины, тебя. И будешь биться за него, драться, грызть врага зубами, но отстоишь. А если и умрёшь, то с чистой совестью и с чистой душой. Разве ж это не счастье для настоящего мужчины осознавать свою необходимость защитника?! Разве ты, прошедший это, испытавший, почувствовавший на себе жестокую красоту мужского братства, впитавший её в плоть и кровь свою, мыслишь себя в другом качестве?