— С чего ты взял?
— Смотри дальше.
Донна так и сделала, и вскоре убедилась, что я был прав. А я смотрел лишь на нее. Она снова была в моих руках, и я держал ее за талию просто для того, чтобы касаться такого родного тела хотя бы минуту.
— А ты молодец, — усмехнулась она.
— Да, — взял я снова ее на руки, положив на больничную кровать. — Но ты никогда этого не видела. Мы говорили о важном, и этого было достаточно.
— Я хочу спать, — укрылась она одеялом.
— Конечно, — поцеловал я ее в лоб и направился к двери. — Фантазируй, Донна. Нет ничего прекрасней фантазий, посещающих твой потрясающий разум.
Сегодня у меня впервые было хорошее настроение, и я возвращался домой с улыбкой на лице.
«У нее была собственная философия счастья. Самая простая и истинная. Для нее счастьем было отсутствие несчастья». Януш Леон Вишневский.
Господи, я люблю такую потрясающую женщину, и я чертовски счастливый и удачливый человек. Ведь она любила меня, пусть и однажды. После работы я снова поехал к Донне с жизненной необходимостью ее увидеть. На следующее утро позвонил Эмили, чтоб она приехала, а сам направился в больницу.
— Привет, — вошел я в палату, держа в руках пакет с едой. — Как себя чувствуешь?
— Неплохо, — ответила Донна, поднимая глаза от книги. — Завтра меня выписывают.
— Я заберу тебя.
— Нет, — нахмурилась она. — Я буду жить у Эмили. Пока что.
— Ты хочешь вспомнить? — сел я возле нее. — Хочешь?
— Я хочу вспомнить свою дочь, — навернулись слезы на ее глаза. — Но я не могу вспомнить ее, и забыть то, почему попала сюда.
— Я могу тебе рассказать.
— Нет, я не хочу. Точнее, я хочу, но...
— Один умный человек сказал: «Ты целый день ходишь, работаешь, думаешь, видишь, слышишь и ешь, — не дал я ей договорить. — Все части твоего тела работают на тебя и помогают тебе делать то или другое дело. А ночью, когда ты спишь, они отдыхают. Все они находятся в спокойствии. Но есть одна часть тела, которая работает на тебя круглосуточно, без отдыха. Это твое сердце. Поэтому, когда твое сердце что-либо просит, не обижай его и подари ему то, что оно хочет.
— Это несправедливо, Адам, — не сдержалась она и начала плакать. — Никогда не думала, что в тридцать лет у меня будет такая паршивая жизнь. Дочь, которую я не вспомню. Я не замужем, и мать, которая даже не приехала, когда ей позвонила Эмили.
— Слушай, — притянул я ее в свои объятья. — Не опускай руки. Не смей. Даже не думай об этом, ведь потом ты себе этого не простишь.
От каждой женщины пахнет по-разному. От многих пахнет цветами и сладким. От остальных — сексом и желанием. Но от Донны пахло любовью. Это читалось во всем: в одежде, которую она носила, во взгляде, который дарила только мне. В словах, жестах и походке. Оставаясь с ней наедине, каждый раз со мной что-то происходило, и я не мог дышать. Все тело находилось в напряжении, но в то же время оно чувствовало то же, когда она уходила. Не хотеть ее было невозможно. Всегда. Она пробуждала все в моем теле. Даже то, о чем я не подозревал. Ей было невозможно противостоять. Она как ураган. Как буря и волна, все смывающая на своем пути. Донна непредсказуема и так умна. Она всегда сочетала в себе женскую инфантильность, дикую сексуальность и детскую непосредственность.