Меня Россия в бой послала
За вольный труд, за бедняков,
Чтоб их избавить от оков,
Чтоб свергнуть иго капитала…
Эти люди — все разные — сильны единым дыханием.
Пройдет немного времени, и целый эскадрон будет требовать: «Записывайте нас всех в коммунисты».
И на замечание: «В партию поэскадронно не принимают»— эскадронный ответ, что это известно, но эскадрон на собрании постановил: всем идти в бой за Лениным коммунистами…
Где-то неподалеку, в санчасти, — Надя, Семена Михайловича жена. Ездит она на тачанке. Ухаживает за ранеными, шьет им халаты. Недавно разбило снарядом машинку швейную — горевала. Семен утешал: «Машинку достанем, ладно, что сама осталась жива…»
А где-то Денис? Емельян? Ленька — тот у Никифорова. Зря его не взял к себе в конницу. Тут как-то струсили трое. Вместо того чтобы в атаку идти, с подпругами замешкались. Прикрикнул на них. После боя на собрании пригрозил: «Откомандирую в пехоту». Как они огорчились! Чуть не на коленях просили их не откомандировывать. Леньке тоже хотелось быть конником, а воюет в пехоте… Зря его не взял! (Впоследствии Леонид перешел-таки в конницу.)
Под натиском белогвардейцев дивизия отходила к Царицыну — в лице царицынского пролетариата красные партизаны видели своего боевого союзника в борьбе с белой гвардией. В Царицыне была Красная Армия, были снаряды, хлеб, продовольствие. И хотя генерал Краснов наступал на опору Советской власти на Дону — краснопартизанские отряды, он стремился овладеть и Царицыном. Стало быть, беженцам и там грозила беда.
Но они шли и шли, шли упорно. К ним присоединялись все новые, теперь их насчитывалось до восьмидесяти тысяч, и они связывали бойцов, лишали их возможности драться.
Только конники совершали смелые вылазки и набеги на наседавшие белогвардейские части. Беженцы шли медленно, гнали отощавший скот, еле передвигавший негнувшиеся ноги, везли на скрипучих подводах свой скарб. Все страдали от жажды. Но нигде не было чистой воды. Люди, кони, коровы, овцы пили из одной и той же попавшейся на пути лужи грязную воду. Припадали к горько-соленой воде прудов, затянутых тиной. Люди болели холерой, падали, умирали от солнечного удара, оставались лежать на дороге. «Скорей бы Царицын!» — говорили еще уцелевшие, не зная, что ждет их в Царицыне. Но до Царицына было еще ох как далеко! В душные ночи привалы казались кошмарными: люди стонали, бредили.
И никто не знал, кроме Буденного и других командиров, что и беженцы и дивизия, сомкнувшаяся вокруг них кольцом, охраняя их, в свою очередь окружены белыми! В Царицын надо было прорываться!