— Скажи мне, что случилось. Я что-то сделала не так?
Он стонет. Тихо, как побитый. Затем качает головой:
— Конечно нет. Дерия, нет.
Ей становится жарко от стыда, потому что она сделала нечто неправильное. Неужели он узнал об этом? Неужели он заметил, что оригинал его рукописи исчез, и теперь стесняется спросить, где он находится и что она с ним сделала?
Она должна ему об этом сказать. Она должна. Но она не в силах вымолвить ни слова. А что, если он не простит ее и она его потеряет? Если бы только была другая возможность.
— Я, — говорит Якоб почти беззвучно и смотрит в пустоту, — сделал нечто неправильное. Про Кельн я тебе соврал. Мне нужно было немного времени для самого себя.
— Да и замечательно, я понимаю.
Неужели он чувствовал себя стесненным?
Он кивает, затем задумчиво произносит:
— Я должен был подумать, как обойтись с одной совершенно определенной штукой. Как я отвечу на один вопрос для себя.
— Да скажи же мне наконец, о чем идет речь!
— О моей книге. — Он говорит так, словно речь идет о совершенно само собой разумеющейся вещи. Словно они все время говорили только об этом. — Буду ли я писать ее дальше и допущу ли, чтобы ты ее прочитала.
Она громко вздыхает. И это все? Сомнения человека искусства в самом себе, страх перед неудачей? С этими тенями, которые уже много лет хватают ее за пятки и к которым она привыкла, как к необходимости есть и пить, он пытается внушить ей только такой страх? Она с облегчением усмехается:
— Можешь говорить спокойно. Я уверена, книга мне понравится.
Он с удивлением смотрит на нее. Так, словно она сказала нечто совершенно неуместное.
— А даже если и нет, — быстро добавляет она, потому что знает, что люди говорят такие пустые фразы, которым не верят люди искусства, — тогда бы я тебе объяснила, что мне не нравится, а дальше ты мог бы сделать с моей критикой что хочешь. Забудь ее или используй для внесения изменений.
Теперь он тоже улыбается, но в его улыбке полно боли:
— Боюсь, что ты этого не поймешь.
— Тогда объясни мне.
— Нет. Ты… ты не поймешь, в чем дело.
— Якоб, я…
— Нет. Не будет никаких изменений.
Якоб остается при своем «нет» и оставляет ее наедине со своим недоумением. Он отрывается от нее, уходит на шаг в сторону, возвращается обратно и целует в лоб так осторожно, словно она сделана из тончайшего стекла. Затем он берет куртку, натягивает ее на свою голую грудь и застегивает пуговицы.
— Ты куда уходишь? — Дерия не может прийти в себя от мысли, что он сейчас уйдет. Он же не может всерьез собираться…
— Не бойся, — говорит он, — я буду неподалеку. Ты в безопасности, я клянусь тебе в этом. С тобой ничего не случится.