- Возьми меня на руки и отнеси обратно в озеро.
Слёзы вдруг потекли из моих глаз, оставаясь незаметными на мокром лице. Мне вспомнилось, что прежде я стремилась жить среди людей, однажды даже родилась человеком и тогда-то ясно осознала: люди нуждаются друг в друге - даже когда мнят себя врагами, - и что сладостно быть любимой ими.
Как жаль, что я пожертвовала своей человеческой жизнью ради сонной вечности, мрака и воды, пускай это и было моим предназначением.
- Нет, - спокойно, но твёрдо ответил Артур. - Я не отдам тебя ему.
Тогда во мне взвилось какое-то глупое упрямство, отголосок прежнего сопротивления. Я принялась выворачиваться из объятий Артура, а он как будто только этого и ждал. Он нуждался в последнем витке борьбы, в этом слабом отпоре, в вялом противодействии, которое я ему оказала и в котором уже отчётливо ощущалось признание его победы.
Между мужчиной, открыто заявившим о своём чувстве женщине, и этой женщиной всё становится накалённым, таинственным и опасным, даже воздух.
Он окружил меня магнетическим пламенем своего желания, он хватал меня за бёдра и целовал живот, и ниже. Волнение и бессмысленное возмущение бессилия обуяли меня. Я дрожала всем телом, а он старался унять эту дрожь, сжимая мои ледяные ладони сперва бережно, а потом всё пламеннее, со страхом и страстью целуя мою сорочку, мои колени.
- Кто ты такой? Что ты такое? - шептала я. - Перестань! Перестань! Я не живая, я утопленница. Не нужно этого. Я мёртвая, ничего мне не нужно. Перестань!
Но он продолжал целовать меня, несвязными словами говоря что-то о своём ожидании и неуёмной тоске, о страсти и печали.
- Что ты сделала, Вивиан? - спрашивал он. Его слова касались меня, точно вздохи. - Что ты сделала?
Я ощущала торопливые прикосновения, поцелуи и свои собственные слезы, но внутри, звеня и гудя, проталкивалась по венам кровь, и в ушах стоял неистовый гул, точно перезвон колоколов. Потом все исчезло в тумане. Очнувшись, я услышала треск ткани, теперь мои ноги были обнажены. Как сквозь густую пелену увидела я иступлённое лицо и дикие глаза, обращённые ко мне.
Никогда я не подозревала, сколько соблазна было заключено в могуществе мужчин, перед которым не может устоять ни одна женщина, посвященная в тайны любви. Не знала я, сколь неотразима властная сила мужчины, не знала, какая в ней была неизъяснимая услада, покоряющая женщин вопреки их воле.
Всю свою долгую жизнь я любила Мерлина любовью смиренной дочери, и это чувство, тихое и безопасное, грело меня в бесконечные часы одиночества. Грело, но не обжигало, поило, но не утоляло жажду. Верность Мерлину соседствовала в моей душе с рассудочной сдержанностью, хладнокровием и внутренней скованностью.