— Только в этом суть обороны.
— Чем тоньше нитка, тем легче рвется.
— Но это ведь нитка из русских солдат, Вера Алексеевна.
«Странный человек, — подумала, поморщившись, генеральша. — Думает одно, а делает другое. Нет последовательности. Порывы до слез, а распоряжение не военачальника, а комика в водевиле. В этом несомненные плюсы: попаясничает и испугается действительной опасности».
— Что с вами? У вас зубы болят?
— Да, да, — спохватившись, что выдала волнение, сказала Вера Алексеевна. — Вы правы, Александр Викторович, русских трудно сбить. Нам бы с Японией в союзе, наделали бы хлопот европейцам.
— А это идея! — Фок заходил по комнате крупными шагами.
В передней раздался голос Стесселя.
После обеда у генеральши Фок ушел к себе, Стессель, позевывая, приказал адъютанту ознакомиться детально с новой запиской Фока и через час доложить свои соображения о ней.
— Вы устраивайтесь в моем кабинете и работайте, а я вздремну малость, так, на случай ночной тревоги.
— Конечно, конечно, выше высокопревосходительство.
— Что там еще снесла наша старая курица? — Стессель рассмеялся. При адъютанте он всегда высмеивал Фока и его идеи. Он считал себя много выше других генералов и иронией к их предложениям хотел показать, что не нуждается в советчиках. — Надоел он со своими записками. И, как вы знаете, ничего примечательного, — проговорил Стессель, удаляясь в соседнюю комнату.
Адъютант улыбнулся. Он уже не один десяток раз слышал эту реплику, которую Стессель считал весьма остроумной.
— Конечно, конечно. — Адъютант еле сдерживал смех. Он одинаково презирал как Фока, так и Стесселя и в одинаковой мере льстил им. Ему хотелось получить высшую награду. Он считал, что уже заслужил ее. Поездки на огневую линию опасны, а адъютант совершал их почти каждый день. Правда, все проходило благополучно: у него ни одной царапины.
«Зачем для георгиевского креста обязательно нужна рана? — часто думал адъютант. — Геройский поступок или методичное выполнение поручения во время боя есть стимулы для награды. Допустим, я не совершил подвига, но работа и это дьявольское мыкание…»
Адъютант тяжело вздохнул. Поправив свои усики стрелками, он развернул записку и с досадою прошептал:
— На десяти страницах! И когда успевает? Это не только старая, но и чертова курица! Бывать бы ему почаще на фортах, меньше бы философствовал. Не генерал, а фельетонист какой-то, — поморщился адъютант, прочитав первые две строчки записки:
«Осажденную крепость можно сравнить с организмом, пораженным гангреною. Как организм рано или поздно должен погибнуть, так равно и крепость должна пасть».