Нагиб перевел слова Калафке друзьям, Омар и Халима беспомощно переглянулись.
— Что значит человек чести? — спросила Халима.
— Человек чести? В нашем языке такого понятия нет. Это значит, что он справедлив и что ему можно доверять.
— И ты веришь этому кучеру?
Нагиб пожал плечами. Затем подошел к шоферу, который вновь сел за руль, и спросил:
— А если мы откажемся?
— Сударь, я не могу принудить вас. Мое задание — передать вам пожелание барона. Впрочем, барон фон Ностиц-Вальнитц не привык, чтобы ему отказывали. Не могу сказать, как он отреагирует.
— То есть вы хотите сказать, что мы можем идти туда, куда захотим, и с нами ничего не случится?
— Я не могу помешать вам в этом.
Обдумав слова слуги, трое беглецов решили ввериться судьбе и сели в машину Калафке.
Между Жандарменмарктом и Уранией на Фридрихштрассе располагался дворец «Стального барона». Несмотря на то что в распоряжении барона была также вилла в Грюневальде, где он раньше и проводил большую часть времени, развлекаясь разведением почтовых голубей, с тех пор как пару лет назад умерла его супруга Эдигна, которую он называл «Эдди», барон предпочитал суету города уединению природы.
Берлин походил на пороховую бочку. Правые экстремисты убили министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Каждый день происходили убийства на политической почве. И несмотря на репарации англичан, в стране наступила инфляция. Средний класс разорился, в то время как отдельные личности увеличили свое состояние до нереальных размеров. Одним из них был барон фон Ностиц-Вальнитц.
Дворец на Фридрихштрассе, выкрашенный в цвет охры, с высокими, блестящими окнами с жалюзи, был окружен железным решетчатым забором. Вход днем и ночью охраняли вооруженные стражи, благодаря чему здание стали называть «Кафе Рейхсвер».
Несмотря на такую откровенную демонстрацию личного богатства в городе голодающих, барона здесь не ненавидели. Одной из черт его характера была периодическая потребность творить добро и громко заявлять об этом — или, скорее, слушать. Когда он — а случалось это нередко, — проезжая на своем лимузине по шикарной улице Унтер ден Линден, видел нищего, барон выходил из машины, расспрашивал об имени и судьбе несчастного и одаривал его, в зависимости от ситуации, квартирой, работой или оплатой его долгов. Случайно же находящийся неподалеку фотограф «Берлинер Цайтунг» или «Моргенпост» каждый раз помещал соответствующую статью в газету.
Фон Ностиц-Вальнитц любил делать добро, потому что — как он часто повторял — ценности меняются, а чувства остаются. И приводил пример газеты «Берлинер Иллюстрирте», новогодний номер которой стоил две марки, рождественский же уже восемьдесят, хотя газета не стала ни лучше, ни толще, ни красивее.