– Как-то ты стала невкусно готовить, – решилась Ирина Александровна на правах старой подруги сделать замечание поварихе, уводя своих семиклашек с завтрака.
– И порции очень маленькие, – поддакнул Махан из-за спины воспитательницы.
Ольга Парамоновна и ухом не повела на такие инвективы в свой адрес – даже и не услышала.
– Дай сигаретку, – попросила она Ирину. – Куда-то свои затеряла – найти не могу.
Махан с независимым видом быстренько слинял с глаз долой.
– Держи! – Ирина протянула пачку. – Я тебя без сигареты уже и не помню, – сказала она. – Курение тебя убьет.
– Мне бы до этого дожить…
Наверное, Ирина совершенно напрасно выговаривала теть-Оле. Она и сама работала примерно так же. Приходила, отбывала, а дети, как верно заметил Федор Андреевич, оставались неприкаянными и даже забыли про «ходить хором».
Накануне того давнего и проклятого пятничного вечера, когда увезли Льва Ильича, Ирина взяла у него почитать стихи начала века. Ранее она стихи не читала да и не любила, но по совету Йефа взяла, а после его исчезновения и вчиталась, можно сказать, присосалась, как другие, бывает, к рюмке.
Она и в рабочие часы не закрывала книжку и, чтобы совместить свой стихотворный запой с воспитательными обязанностями, читала эти же стихи детям. Они старались пристойно слушать, но не выдерживали и разбегались по более важным делам. Однако совершенно неожиданно это насильственное кормление поэзией принесло диковинные плоды.
Муравей решил, что и он может научиться говорить стихами. Долго бродил один с гибким прутом, которым отхлестывал ритм своих творений по стволам деревьев или по чему ни попадя. Наконец, все у него сложилось, и он предложил одноклассникам странную игру, которая как-то вдруг затопила всю школу.
Игра была такая простая и такая идиотская, что трудно было не подхватить эту заразу своим участием. Правила простые. Первый играющий подходит ко второму (на самом деле – к любому) и говорит, например, так:
«Скажи: “Веревка”».
У второго два варианта на выбор. Если он не знает ответ, то должен сказать, что требует первый.
«Веревка», – говорит он.
«Твоя матка воровка», – лепит в него первый играющий и отходит с видом победителя.
Второй играющий, стало быть, утирается и понуро бредет прочь, потому что это не просто обвинение, а обвинение в стихах, и поэтому оно неоспоримо, как государственная бумага с гербовой печатью.
Но может быть и другой вариант: второй играющий знает ответ и сам говорит первому, что у того матка воровка. Тогда уже первый отходит в унынии и тоске, несмотря даже на то, что у него нет матки – ни воровки, ни какой другой. Этой вот дурью в считанные недели заразилась вся школа и до самых зимних холодов можно было слышать со всех сторон: