– Знаем-знаем, – обрадовался Алексей Иванович, – а потом воробушек прыг, значит, прыг сабе… Это из кино, а не из умных слов.
– Я про другую бабочку, – утихомирил Федор Андреевич электрика. – Так вот, если она в Японии своим крылышком брякнет, то на Америку цунами грохнет. Ну или наоборот: бабочка в Америке, а цунами в Японии. Во как все друг с дружкой повязано и друг от дружки меняется. – Директор еще раз поднес к носу непочатый стакан, нюхнул и решился – не чокаясь. – А вы говорите… – выдохнул он самогонным смрадом.
– Это у их там, в Америках и Япониях, все меняется одно от другого, – завозражал Степаныч. – А у нас ничога не меняется. Хоть атомную бомбу на нас взорви – усе будет, как и было: очухаемся, отстроимся, поизбираем сабе таких же упырей в правители и заживем по-старому…
– А хотя бы и так, – неожиданно согласился Федор Андреевич. – Тем более пора возвращаться к привычной работе, – вывернул он к тому, с чего начал.
– Это же какую силу воли надо над собой учинить, чтобы отставить наше горе в сторону? – взялся сокрушаться Алексей Иванович.
Степаныч повернулся утешать коллегу.
– Если над собой усилиями себя не совершать, то и человеком можно перестать остаться, – закрутил он штопором какую-то свою мысль и тут же взялся раскручивать обратно: – Это я к тому, что без усилиев человек может и в скотину… Иногда глаза разлепить апосля вчерашнего и то требует усилий. А если не разлеплять, а остаться лежать сиднем, то можно свинья свиньей…
Григорий не включался в эти беседы. Иногда он не слышал и вовсе, о чем говорят собутыльники, – будто кто-то властный и могущественный выключал звук, а люди продолжали шевелить губами, жестикулировать и безуспешно доказывать один другому свою немую правоту. Но слова Степаныча о необходимости усилий его зацепили.
«И верно ведь, – подумал он. – Только чтобы остаться человеком – не стать лучше, не стать умнее или добрее, а просто остаться человеком, – только это требует постоянного труда…»
Федору Андреевичу надо было срочно переходить от уговоров и увещеваний к сугубо отечественным способам управления хозяйством. Без этого хозяйство начинало сбоить по всем сторонам.
«Правильно сказал Степаныч, хоть и сболтнул спьяну, – думал Федор Андреевич. – Мы сами воспроизводим свою власть и все механизмы еённых над нами злодейств. А я вам тута кто? Я вам и есть власть…»
* * *
Интернатовские дамы тоже горевали по Льву Ильичу, хотя, конечно же, совсем не так, как их коллеги-мужчины. Теть-Оль, например, забыла устраивать свою женскую судьбу и даже, можно сказать, махнула на себя рукой. На работу она приходила с опухшим от слез лицом и измятыми губами, да и делала она все машинально, на автомате.