Наверное, Йеф уснул на ходу. А иначе как бы он увидел себя в старой заштопанной шинели?.. Йеф отыскал в пачке изогнутую сигарету и торопливо закурил. Что-то он думал о книге, которую непременно напишет, – но что?.. Не припомнить. Неужто и вправду спал? Как же его ухайдакало!..
Школа приближалась рывками навстречу, вздрагивая каждым его шагом. Окна отблескивали чернотой. По всему интернату ни огонька. Похоже, что всех в эту ночь свалила такая же бесконечная усталость, которую Йеф тащил на своих плечах…
Скорее всего, эта же усталость свалила и Надьку с Данькой, и они спят сейчас в обнимку, одетые, не расстелив постель и даже не раздвинув диван. Йеф тихонечко пристроится подле на полу, а утром…
Дом стоял чужой и недобрый, и лестница поскрипывала совсем уж негостеприимно, дверь почему-то была заперта, и замок поворачивался нехотя…
Йеф осторожно, без скрипа, открыл дверь, и его жахнула темная вспышка. Он видел одну лишь тьму, и эта тьма сгущалась в вязкую темень, которая останавливала любое движение. Он попытался рукой разгрести эту темь, но рукой было не шевельнуть – ни рукой, ни ладонью. «Пусть будет свет, – попробовал сказать Лев, но не сумел и испугался. – Свет! – заорал он. – Свееет!»
Даже слова не могли процедиться сквозь плотную темень, а уж свет и подавно…
– Что он ему сказал? Что?..
Недомерок делился своими размышлениями с Григорием. Только что Ольга Парамоновна отхлестала его несправедливыми упреками и даже ни на миг не задержалась, не стала приветливей, не улыбнулась, отвернулась и пошла прочь. А капитану, как вдруг оказалось, и идти было некуда – вот он и пришел к Григорию. Капитану очень часто нужен был внимательный слушатель, которому можно было бы пожаловаться на несправедливости жизни и начальства и при котором ему попросту лучше думалось. В самом начале своей физкультурной службы в этом интернате капитан выбрал в такие напарники директора Федора Андреевича, но с ним не заладилось. Григорий подходил на эту роль куда лучше. Он не спорил, не возражал, а если даже и не во всем был согласен, то, как правило, не соглашался молчком, не мешая капитану и дальше рассуждать и планировать свои оперативные изыскания.
Григорий и вправду редко кому возражал и вообще редко поддерживал беседу иначе, чем молчком. Это было удобно для его собеседников, но отмалчивался Григорий не потому, что ему нечего было возразить или просто сказать в ответ, – он знал, что глаза присутствующих, даже и помимо их желания, всегда фокусируются на говорящем, и знал, что смотреть на него – не дай бог…