Подбегаю к брату и переворачиваю его на спину.
– Очнись! – кричу я в испуге. – Вставай, Дил!
Кожа у него холодная и липкая. Кроссовки на тощих ногах кажутся непропорционально громадными, белая футболка испачкана травой. Прижимаюсь ухом к губам Диллона и едва различаю его дыхание. По саду проносится порыв ветра, калитка, ведущая на кладбище, открывается нараспашку, с грохотом ударяет по забору.
Я подхожу к калитке, вглядываюсь в темноту, но на кладбище пусто.
От выпитой в лодочном сарае водки у меня кружится голова, но я добегаю до городского телефона и дрожащей рукой набираю номер неотложки.
Когда я возвращаюсь к Диллону, его глаза полуоткрыты. Видны белки и толстые кровеносные сосуды на них. В первое мгновение мне кажется, что он умер, но он стонет.
– Где она?
Его голос не громче шепота.
– Мама? Я не знаю. Она еще не пришла. Держись, Диллон, не уходи от меня, ладно? «Скорая» уже едет!
– Я хотел найти ее.
– Не переживай, я ее найду.
Диллон тяжело, с хрипом, выдыхает.
– Нет, – сипло выговаривает он. – В тот день… Вот я кого искал… Ее. Я плыл… и увидел ее из воды… Она была на пляже.
Я не понимаю ни слова из того, что он говорит. Спрашиваю, не наглотался ли он чего-нибудь? Не курил ли травку, не принимал ли какие-то таблетки? Но Диллон вяло мотает головой. А я говорю совсем так, как на моем месте сказал бы отец:
– Ее не было там в тот день, Дил. Она была дома, помнишь? Она пришла потом, после того как приехали копы.
Голова Диллона тяжело лежит у меня на руках. Его светлые волосы грязные, они прилипают к моим ладоням.
В тот момент, когда в сад входят медики неотложки, Диллон еле слышно бормочет:
– Была она там… Мама в тот день там была. У нее был роман. Свидание…
В моем сознании мелькают картинки. Галька… голубое пятно – ее плащ. Барахтающийся в море Эдди. Мама, приезжающая на машине. Ничего не понимаю. Воспоминания слишком туманные.
Когда санитары укладывают Диллона на носилки и несут к машине, в самом конце улицы появляется мама. Она резко останавливается, зажимает рот ладонью и бежит, спотыкаясь на потрескавшемся асфальте. Я пытаюсь лучше разглядеть ее, но с трудом узнаю.
– Диллон, – ахает мама, поравнявшись с нами, и снимает кислородную маску с его лица.
Парамедик отводит маму в сторону, она смотрит на меня налитыми кровью глазами.
– Что с ним случилось? – воет она пронзительным, писклявым голосом. От нее пахнет перегаром – но, может быть, пахнет от меня. Я крепко сжимаю губы, говорить мне страшно.
Парамедик поворачивается к нам:
– Мы отвезем его в Инвернесс, в реанимацию. Вы можете поехать за нами в своей машине.