— Могли тебя и в овражек отвести, — говорил дед Николаю. — Они такие. Пришли, разузнали, кто как большевиков встречал, и двоих отправили туда.
— Такая жисть, — сказал одноногий. — То те, то эти. А ты вертись.
— А ты б за кого был? — спросил его Кузьменко. — Если б не нога.
— Не люблю я войну эту, — ответил тот. — Бьют народ и те и эти, а за что — сами не знают. Перепуталось все. Иногородние были за красных, а теперь и у Шкуро они воюют. А у большевиков и офицеры и даже генералы есть в армии. Путаются, лишь бы кровь пустить. Озверел народ.
— А ты сам на германской что делал? — напомнил Кузьменко.
— Чего приказывали, то и делал.
— Стрелял же? Значит, убивал.
— Не знаю. Не старался.
Кузьменко спал в кухне, на широкой лавке. Не спал, а думал. Эти могли расстрелять. А за что? За то, что служит честно атаману. А почему он ему служит. Сам такой же казак. Пусть училище не заканчивал. Конечно, не каждый может стать большим атаманом, не каждый поведет за собой тысячи людей. Надо уметь говорить, чтобы поверили. А сам-то верит? А женщины? Почему и лучшие женщины ему, а ты еще и приводи их?
Его раздумья прервали винтовочные выстрелы, рассыпавшиеся тресков за станицей. Вскочил, натянул куртку. Поднялись и хозяева. Лена проснулась. Кузьменко ее успокоил: «Пойду разузнаю».
— Нет уж, ты не ходи, — возразил старик. — Ты казак заметный — из-за тебя и мы пропадем.
Старик вернулся быстро и сообщил тревожное: станицу занял какой-то красный отряд, шкуринская рота отступила.
— Ой, пропали мы, — запричитала бабка. — Найдут у нас энтого адъютанта и всех постреляют.
Пришли казаки, ночевавшие в сарайчике. Спрашивали, что делать.
— Уходить от нас надо, — заявила старуха. — Не хотим из-за вас смерть принимать.
— Ты, мать, погоди, — возразил одноногий. — Не возьмем грех на душу. Их большевики немедля кончат. А у нас мы отговоримся. И документы у них есть. Везет больную сеструху, или кого там. От белых, значит, бежит. Сам иногородний…
Ничего решить не успели — в дом ворвались трое. Грязные, усталые с воспаленными глазами, у одного плечо забинтовано. Закричали:
— Кто здесь есть? Бабка — ужин на стол. Постели готовь на ночь. Что за люди?
Кузьменко показывал документы. Одноногий убедительно и сочувственно объяснял, что везут из Ставрополя пострадавшую от белых больную женщину, и болезнь у нее опасная, может, заразная…
Все кончилось неожиданно: с улицы ворвались еще несколько красноармейцев — пришли звать своих в какой-то другой дом, где на столе уже поставлены и горилка и закуска. Задерживаться не стали, даже на больную не взглянули. Старуха крестилась перед иконой и кланялась. Кузьменко смотрел на нее с брезгливой ненавистью — не жаль и зарубить такую.